Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)

Снежинки белыми искрами падали на ее темные волосы, заново присыпали тонкую корочку льда на брусчатке: точно не так давно весь снег на ней растопило чье-то яростное пламя, но затем вода успела застыть. Снежинки падали и на камни, усыпавшие двор драконьего замка, и на то, что лежало поверх них.

На зеленую чешую, под которой больше не сиял золотой огонь.

— Она еще и наседкой была, представляешь? — заметила королева с благостным весельем. — Яйца я уничтожила, конечно. Так что можешь порадовать жителей Шейна, что единолично сразил чудище, досаждавшее им шесть сотен лет. Хочу, чтобы это считали твоим подвигом… В конце концов, твои победы — это и мои победы. А звание драконоборца — отличный подарок, как по мне.

Герберт долго вглядывался в янтарное стекло замершего, замутненного корочкой наледи драконьего глаза.

— О боги, — наконец слабо произнес он.

Айрес засмеялась, вполне удовлетворенная реакцией. Отвернулась, оставляя за спиной тело драконицы — высокий темный холм, потихоньку заносимый снегом.

Сердечно обняла своего оторопело застывшего наследника.

— Пора назад. Не то замерзнешь. — Айрес тирин Тибель ласково поцеловала висок под бледно-золотыми прядями, вздыбленными холодом воздуха — и в миг заледеневшей крови. — С наречением, дорогой.

Глава 7. Affettuoso

(*прим.: Affettuoso — очень нежно, мягко, томно, страстно, порывисто (муз.)

Эльен заглянул в «детскую», когда последнее нежное ре «Размышления» Массне еще не истаяло в жарком блеске рассыпанного по полу золота.

Ре-мажорная тоника, отстраненно думала Ева, широко и бережно ведя смычок в завершающем движении. Забавно. Ре-мажор звучит в их маленькой сокровищнице — тональность золота для синестетика Скрябина, тональность, в которой старый Барон из «Скупого рыцаря» Рахманинова любовался своими драгоценностями…

— Урок танцев, лиоретта, — мягко напомнил призрак, когда в тишине можно было расслышать лишь потрескивание негаснущего огня.

Ева покорно поднялась со стула. Уложив Дерозе в футляр, погладила на прощание яйцо.

— Я вернусь, — зачем-то сказала она, прежде чем вскинуть футляр на плечо и выйти, плотно прикрыв за собою дверь.

Герберт сказал, что если держать яйцо в нужных условиях, маленький дракончик вылупится и без матери. Слабое, но все-таки утешение. Которое не помешало Еве впасть во вторую за два дня истерику, когда некромант принес весть о гибели Гертруды.

Она сама удивилась, как эта весть выбила ее из колеи. Казалось бы, она знала драконицу всего ничего. И за это «ничего», как выяснилось, успела так к ней прикипеть, что когда схлынула первая постыдная эмоция — облегчение от того, что формулировка клятвы не утянула Герберта следом, — расплакалась и самозабвенно наорала на некроманта. Крича, что это их вина, что она знала, что он не подумал…

Тот даже не отпирался. Стоял, опустив руки, опустив голову, такой покорный, что Еве тут же стало стыдно.

«Я виноват, — тихо возразил Герберт, когда девушка кинулась его обнимать: бормоча слова извинения, твердя, что он ни в чем виноват. — И я искуплю вину. Исправлю то, что еще могу».

Что ж, если они помогут единственному уцелевшему детенышу Гертруды появиться на свет и вырасти дракончиком, который однажды благополучно расправит крылья и взлетит в зовущее его небо — наверное, это и правда немножко искупит их вину. Так что боль Ева топила в занятиях, до изнеможения отрабатывая двадцать четвертый каприс Паганини: она загорелась сыграть виолончельное переложение с тех пор, как впервые услышала его в исполнении Йо-Йо Ма. Дома она пару раз едва не переигрывала руки, заучивая вечно фальшивящее пиццикато в девятой вариации или проклятые децимы в шестой, но здесь всегда холодные мышцы даже не уставали.

Потом, дозанимавшись в своей комнате до ощущения, что пальцы вот-вот начнут кровить, растворив всю тоску в отупелости утомления, Ева шла в «детскую» маленького дракончика. Надеясь, что песни Дерозе могут хоть немного заменить те песни, что он уже никогда не услышит от мамы. О том, что маму он больше никогда не услышит, Ева ему рассказывать не стала. Плакать в обнимку с яйцом тоже, хотя очень хотелось.

Оставалось надеяться, что он еще слишком маленький, чтобы слышать истину в сердцах, как Гертруда. Прорваться в музыке Ева этой истине не позволяла.

Следом за призраком возвращаясь в спальню, девушка уставилась в окно. На дворе медленно гас день, но в еще голубом небе висела вторая луна, бледно-розовая и прозрачная, как истончившийся леденец.

Как Айрес могла так поступить? Без раздумий уничтожить то, чего наверняка даже не понимала, чьей красоты наверняка не могла оценить?..

— Эльен, вы знали, что Герберт боится смерти? — спросила она невпопад: страстно желая поговорить и подумать о чем угодно другом.

— Странная особенность для некроманта, — откликнулся призрак невозмутимо, учтиво раскрывая перед ней дверь. Не позволив ей понять, был это положительный или отрицательный ответ. — Хотя… ты можешь каждый день иметь дело со смертью других, но твоя собственная продолжит пугать тебя.