Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

— Я знаю, что вы меня предварительно рассмотрели. — Вдруг он вспомнил, что она вышла без его орхидей.

Она смеялась.

— Отлично, — сказал он, — я вам очень благодарен за откровенность. Постараюсь отплатить тем же. У меня есть то, что нужно вам, и вы получите, сколько найдете уместным попросить. А у вас есть то, что нужно мне. Могу я получить это?

Она доела свиную отбивную, медленно прожевывая ее и запивая вином. Ее маленький ротик был теплый и влажный. Потом она спокойно посмотрела на него, и в глазах у нее появилось что-то от плодоносной нежности ее тела.

Она тронула его руку.

— Поедем ко мне, — сказала она, приподнимаясь. Потом снова села. Постарайтесь меня понять. Я не могу оплачивать свою квартиру из тех денег, которые получаю в театре. Вы это знаете. Но из этого еще не следует, что я готова принять любого, который позвонит у моих дверей. У меня острый глаз.

— Значит, мне посчастливилось.

— Поедем ко мне.

Она зажгла свет в маленькой гостиной, убранство которой ей, вероятно, казалось изысканным. Розовые абажуры затеняли бра; с потолка спускалась люстра из переливчатого стекла; кабинетный рояль, загромождавший середину комнаты, был прикрыт вышитой розами испанской шалью, на которой плясал зелено-бронзовый фавн.

— Погодите тут, пока я переоденусь, — сказала она и вышла.

Он остался стоять, разглядывая натертый паркет, турецкий ковер.

Она возвратилась в бледно-зеленом пеньюаре, в легких волнах которого тело ее было крепким и твердым. Ее волосы, рыжие, с металлическим отблеском, сзади низко спускались на шею, а с выпуклого, как у ребенка, лба были зачесаны назад. Маркэнд взял ее руку, пробежал ладонью до оголенного плеча и притянул ее к себе. У нее были слабые, девичьи бесстрастные губы. — Что ж, именно этого ведь ты и хотел? — Едва заметная судорога прошла по его телу.

— Сядем, — сказал он взволнованно.

Она села на скамеечку у его ног. Ее груди были маленькие и твердые, точно яблоки, но кость широкая, а на плечах и у затылка уже намечалась полнота. — С появлением детей, — думал Маркэнд, — у нее разовьется грудь. — Он поглядел на ее губы; их вкус охладил его; в поцелуе они оставались безжизненными. Можно ли обладать женщиной, спрашивал он себя, не целуя ее губ?

— Расскажите мне о себе, — попросил он, зная, что это говорит его тревога.

— Хорошо. Только не ожидайте от меня рассказа о том, как «я оказалась жертвой роковых обстоятельств».

— Готов побиться об заклад, что вы из провинции, как и я.

— Я так и знала, что вы — провинциал! Парочка провинциалов, которым повезло в столице!

— А вам повезло?

— У меня не было ни гроша в кармане и ни души близких, когда я приехала в Нью-Йорк.

— Сколько вам лет?

— В августе будет двадцать.

— Что вы делали до приезда сюда?

— Я из Лимы, штат Огайо, если это вас интересует. Работала в парикмахерской, самой лучшей в городе, маникюрила мозолистые лапы проезжих коммивояжеров. Скопила триста монет тайком от па и ма — знай они об этом, они б стали драть с меня больше за квартиру и стол. По понедельникам, средам и пятницам вечером я танцевала в Парижской школе салонных танцев. Сперва брала уроки, потом сама их давала. Ну вот, папашка, хватило с вас?

— Ваш отец был, наверное, рабочий?

— А как же. Сигнальщик на «Пенн». Ма работала на фабрике, пока не заболела. Еще что прикажете? — шутливо спросила она тоном кельнерши.

— Я когда-то работал в механической мастерской.

— Вот и чудесно! Парочка провинциальных ребятишек пролезла в класс богатеев и живет припеваючи.

— Что вы называете «жить припеваючи»?

— Детка, я копила денежки, когда полировала чужие ногти, коплю денежки и теперь. А кроме того, я берегу свое здоровье.

— Здоровье, правда, замечательное.

— Рано или поздно наступит и для меня счастливый день.

— Как же это, Бетти?

— Не знаю, «как» я этого достигну, зато знаю, «чего» я хочу. Когда-нибудь я позволю себе растолстеть! — Она приподняла руками свои груди, как будто их тяжесть была так велика, что тянула ее торс книзу. Вот когда придет такой день, что мне можно будет начать толстеть, тогда я и буду счастливой! — Она расхохоталась, потянулась кверху и поцеловала его в губы. Прикосновение ее тела к его коленям разожгло его; ее губы охладили его.

— Сколько вы мне дадите, папаша?

— Пока еще не решил.

— Ну-ну, не пугайте! — Она ущипнула его за нос. — Мне это сейчас все равно. Честное слово, все равно. Конечно, завтра я буду думать иначе… А через пятнадцать лет — и подавно. По сейчас мне безразлично. Вы мне нравитесь. Я бы вас теперь не отпустила, даже если б вы дали мне фальшивую бумажку.

— Смешная вы девочка.

— Я же сказала, что вы мне нравитесь. И потом, я верю в везенье. Вам сегодня повезло, понимаете? Почти каждый вечер мой постоянный обожатель торчит за кулисами, и, попади вы в другой раз, мне пришлось бы посмотреть на вас как на пустое место. Но он уехал в Чикаго, понимаете? Вы мне верите?

— Верю.

— Если б я действительно беспокоилась о деньгах, разве бы я стала об этом говорить? Не такая уж я дура! Просто мне любопытно знать, какой вы.

— Я дам вам сто долларов.