Смерть и воскрешение А.М. Бутова (Происшествие на Новом кладбище)

— Вряд ли я дождусь.

— Дождетесь, тут близко медсанбат. — Да и зачем мне жить, — сказал молодой, казавшийся стариком. — Зачем, если я единственный. Что делать одному.

— Но ведь есть же на свете еще люди, — сказал Бутов.

— А е-есть?! — странно и вопросительно протянул этот молодой старик. — А я думал, что остались только мы, да те, что с пулеметами и овчарками. А больше никого.

— Есть! Есть! Есть! — повторил Бутов как мог громко, убеждая и себя тоже, потому что он уже сам не верил, что люди на свете есть.

И откуда-то очень издалека раздалось печально и тоскливо:

— Так вот, значит, как давно ты был мертвым?! Или даже гораздо раньше?

17

Бутову привиделось. Он уже в мирной жизни и где-то служит, получая грошовую оплату — ведь специальности у него никакой. Так только, то, что выучилось в школе, да и то наполовину забыто; за что же платить?! Он служит, но живет не службой, вообще ничем иным, а только стихами. До того он всегда посылал стихи почтой, они приходили обратно в сопровождении до странности сходных рецензий: что вот, мол, хотя в отдельных строках и проглядывает… но отвлеченно и без достаточной ясности… А Пушкин учил, что… И есть досадные стилистические небрежности — все стихотворение шестистопным ямбом, а тут хорей, а дальше и вовсе белый стих… И надо больше читать классиков.

Он внимательно перечитывал рецензии и клал их в ящик письменного стола вместе со стихами; так что ящик был уже полон этим смешением сокровенного и враждебного.

И когда он бросал стихи в ящик, чувствовал, будто нечто отрывается от сердца, падает, как запоздавшие, почерневшие от холода листья с дерева.

Становилось невыносимо больно. Он выходил из дому и направлялся к черному ходу большого восьмиэтажного дома напротив. Там всегда почти можно было застать человека в черном клеенчатом плаще и такой же черной клеенчатой шляпе; его в этом районе, где было много заводов, называли «Трактирщик». Он обычно сидел на высоком сундуке, обитом железными ржавыми полосами, и к нему сюда на черный ход, известный чуть ли не всем в округе, заходили группки людей, рабочих в основном, по трое. Он доставал из сундука, запиравшегося большим висячим замком, поллитровку, разливал бутылку в три стакана, давал даже закусить — кусочек соленого огурца, корку хлеба, а то, что оставалось в бутылке на дне — всегда одну и ту же меру, граммов пятьдесят, — сливал в большую бутыль, стоявшую за сундуком: это была его доля оплаты за услуги — закуску, стаканы, которых он не мыл, а только протирал грязноватым платком.

Заходили к нему за день таких «трояков» — как он их называл — по двадцать или тридцать; а в субботние и воскресные дни в три и четыре раза больше. По понедельникам к нему забегали — опохмелиться — безнадежные алкаши; тем он наливал из большой бутыли за сундуком и не давал закуски; а в дни получки «безнадежные» платили не столько, сколько задолжали, а в полтора раза больше.

Такая у него была ставка. А двоих он поил бесплатно, примерно пол-литра в день «за съём помещения», как он выражался, — управдома и дворника.

Говорили про этого — в черном клеенчатом, — что он очень богат, даже построил себе за городом двухэтажную дачу; но так ли — в точности никто не знал.

И еще он поил бесплатно Бутова; была у него такая ставка: сто граммов из большой бутылки — стих; «стихи я уважаю», — говорил он Бутову. — Цена им грош, а я вот слушаю.

Бутов отвечал:

— Да разве я не ценю?! Очень даже… Как-то он сказал Бутову:

— А ты, брат, сивухой подванивать стал. И стихи твои тоже помаленьку подароматились… А?! Не замечаешь.

Какая ему выгода спаивать его, Бутов тогда не понимал, только иногда, глядя на него, про себя повторял эту вещую строку: «Черный человек, ты прескверный гость». Однажды Черный сказал:

— А я так рассуждаю — дома жена поколачивать стала? Нет? Ну так будет поколачивать, — этого не миновать. — Налил еще и добавил: — Все придет на круги своя.

Тогда казалось, что это просто злой человек. Только после смерти Бутов понял, что была у него своя цель. Был он не только злой и жадный, а один из серых. И Бутов с пьяных глаз выбалтывал ему что-то нужное. Был он из серых, один из серых, которые везде.

Вот тогда-то Бутов стал пить; сперва изредка — так, в неделю раз, а после чуть ли не ежедневно, а иной день даже по два раза.

Вот тогда-то Костя и стал изображать, как «предок бухой является».

А когда Бутов пил, он почему-то думал все об этих самых рецензентах. Все они воображались очень маленькими. Думалось, что они из неудачников, тяжело ведь день за днем писать одно и то же, одно и то же в каждой рецензии.