Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза

После завершения «национального пленума» качалась серьезная работа в комиссии по выработке нового конституционного устройства Советского Союза. Появилось несколько научных статей; в ряде из них указывалось, что рассматривается идея гибкого союза, в котором составляющие его республики по–разному определяют свои взаимоотношения с Центром. Некоторые авторы напоминали, что в царской России такие территории, как Финляндия, имели конституционный статус, отличавшийся от положения губерний. Обращали они внимание и на то, что Пуэрто—Рико и Микронезия связаны с США по–иному, нежели штаты.

Мне подобные построения казались непрактичными в качестве основы для союза, Когда они срабатывали, как с Финляндией в XIX веке или с Пуэрто—Рико в XX, то становились исключениями в конституционных принципах, единых для большей части страны. Другими словами, я мог бы представить советскую федерацию с несколькими территориями, получившими особый статус, но никак не такую, где каждая союзная республика обладала бы уникальным статусом, который можно было бы менять по воле этой республики. В конечном счете, идея гибкой (или «многовариантной», если переводить русский термин дословно) федерации была отброшена как неосуществимая.

Помимо споров о природе новой советской федерации процесс работы комиссии, запущенный Горбачевым, шел так медленно, что всякий раз события опережали его. Позже многие обозреватели с сожалением говорили: если бы в 1989 году республикам предложили конкретное и великодушное предложение по федерации, оно было бы принятое признательностью и, возможно, предупредило бы нарастающий сепаратизм, — да только, кто знает?

«Внешняя империя» рушится

Одновременно с тем, что внутри Советского Союза нарастал нажим со стороны националистов, в Европе с захватывающей дух быстротой разваливалась советская «союзническая система».

Первое некоммунистическое правительство было образовано в Польше в августе. Венгры и чехословаки тут же пустились вдогонку за поляками, хотя коммунистические руководители в Венгрии вели себя более гибко, чем в Чехословакии.

Советская общественность поразительно пассивно воспринимала этот важный геополитический сдвиг. В то время как некоторые интеллектуалы с восхищением следили за происходящим к западу от границ, особенно в Польше, большая часть граждан была слишком занята борьбой с дефицитом и растущими каждодневными проблемами, чтобы уделять этому внимание. Большую часть советских граждан попросту мало трогала судьба внешней империи, от которой они не получали никакой личной выгоды. Многие были убеждены, что восточноевропейцы живут лучше благодаря советским субсидиям; коли так — скатертью дорога.

Советская общественность, несомненно, повела бы себя по–иному, будь она убеждена, что потеря Восточной Европы скажется на ее безопасности; если бы она, другими словами, по–прежнему верила, что Соединенные Штаты с их союзниками являются потенциальными агрессорами. В таком случае, отступление к границам СССР в Европе могло бы привести к страху перед войной. Но этого не произошло. «Новое мышление», выдвинутое Шеварднадзе и Яковлевым, пустило корни, во многом оттого, что советской общественности было известно о благожелательной реакции Запада на перемены в советской политике и она была лучше осведомлена о прошлой советской политике, которую Запад считал агрессивной.

Четыре–пять лет назад советскую общественность убеждали, что Соединенные Штаты разместили ракеты в Европе, с тем чтобы получить возможность нанести ядерный удар по Советскому Союзу, но в 1989 году атмосфера стала совсем иной.

Горбачев не ожидал, что Варшавский Договор распадется столь быстро, однако его внутренняя политика предоставляла ему поразительную свободу действий в этом плане. Он мудро решил обратить необходимость в добродетель и с пониманием — даже с благосклонностью — принял выбор, сделанный поляками, чехами, словаками и венграми.

————

Другое дело — Германия. Советская общественность в большинстве своем могла равнодушно взирать на творящееся в восточно- и центрально–европейских странах, но Германия — это особая статья. Для советских людей — и в особенности для военных — раздел Германии был самым очевидным доказательством победы во Второй мировой войне, и в тоже время самой ощутимой гарантией, что Германия никогда более не сможет угрожать Советскому Союзу или России.

Горбачев был способен с легкостью воспринять «реформированного коммуниста» в Восточном Берлине и — с большим трудом — даже некоммунистическое правительство там, до тех пор пока неприкосновенной оставалась Германская Демократическая Республика. Осенью 1989 года иллюзия, что подобное может длиться, по крайней мере, еще лет десять, облегчила Москве принятие происходивших тогда быстрых перемен. Вопрос германского единства переносился ка будущее, лучше, с точки зрения Горбачева, на время вахты кого–нибудь другого.