Смерть империи

Мне были известны аргументы в пользу обсуждения будущего Восточной Европы с Москвой. Положение в странах Варшавского Договора, особенно его «северной связки» из Венгрии, Чехословакии, Восточной Германии и Польши, под внешним покровом продолжающегося коммунистического правления становилось взрывоопасным. Случись в одной или нескольких из этих стран беспорядки, которые привели бы к такому же советскому вторжению, какие мы видели в Восточном Берлине в 1953 году, в Венгрии в 1956 году и в Чехословакии в 1968 году, либо к поддерживаемому Советами введению коммунистическими властями чрезвычайного положения, как случилось в Польше в 1981 году, весь ход перестройки и ослабления напряженности в отношениях между Востоком и Западом оказался бы нарушен. Множество людей могло погибнуть, а международная напряженность поднялась бы до опасного уровня. Этого следовало избежать всеми мыслимыми способами.

Тем не менее, я отвергал переговоры с Москвой по двум причинам. Во- первых, совершенно очевидно, полагал я, что повторение каких–либо подстроенных Советами репрессий, виденных нами в прошлом, невозможно. Несмотря на то, что Советский Союз по–прежнему располагал чудовищной военной силой, у него больше нет политической воли использовать ее в Восточной Европе. Если учитывать общественное мнение, то афганский опыт обошелся чересчур дорого, и Горбачеву только–только удалось вытащить страну из провалившейся авантюры. Он не мог позволить себе пойти на военное столкновение в сердце Европы, не отказываясь при этом от всей программы реформ и, вероятно, не утрачивая вдобавок своего поста.

Во–вторых, я ясно представлял, что Горбачев станет подталкивать коммунистических руководителей Восточной Европы к реформам в том же духе, в каком сам старался осуществить их в Советском Союзе. Если он это сделает, то высвобожденные силы, вероятно, сметут власть коммунистических режимов, но к тому времени, когда советские руководители поймут это, им не останется ничего другого как признать свершившееся фактом. Поступить иначе значило бы для них подорвать собственную власть у себя дома.

В этих условиях американское предложение провести переговоры о будущем статусе Восточной Европы неизбежно привело бы к обвинениям в адрес США ограничить свободу восточноевропейцев. Подобная попытка заранее обрекалась на провал, поскольку восточноевропейцы, уже взяв судьбы своих стран в собственные руки, не потерпели бы ограничений свободы действовать по–своему. Еще важнее то, считал я, что у нас нет моральных прав поступать таким образом и что (принимая во внимание позицию, которую мы занимали на протяжении почти всей холодной войны), решившись на такое, мы предали бы демократические силы в Восточной Европе.

Это не означало, что в обсуждениях с советскими руководителями нам следовало вовсе избегать упоминания Восточной Европы. Необходимо было дать ясно понять, что у нас нет никаких притязаний на эту территорию и что не будет никаких попыток продвинуть НАТО на восток, если страны Варшаве кого Договора пожелают обрести независимость. Необходимо было также, чтобы Горбачев твердо усвоил: все положительные сдвиги в отношениях между Востоком и Западом исчезнут в одночасье, если он попытается использовать советские вооруженные силы для недопущения демократии в этом регионе. Однако для этого не было необходимости предлагать особые переговоры о будущем Восточной Европы: все эти вопросы можно было выяснить в ходе наших обычных контактов.

Исходя из этого, я присоединился к тем коллегам в восточноевропейском и советском отделах госдепартамента, которые оспаривали целесообразность так называемой «инициативы Киссинджера». Вернувшись в конце апреля в Москву, я с облегчением узнал, что государственный секретарь Бейкер решил отказаться от переговоров с Советским Союзом по Восточной Европе.

Преобразованная советская внешняя политика

Пока администрация Буша занималась всесторонним анализом политики, Горбачев запустил поразительно успешную кампанию, дабы заменить силу и угрозы, на основе которых Советский Союз традиционно строил отношения с другими государствами, на сотрудничество и добрососедство.

К 15 февраля он, как и обещал, завершил окончательный вывод советских войск из Афганистана, затем усилил заигрывания с Западной Европой. Ведшаяся во имя «общеевропейского дома» кампания привела Горбачева в апреле в Лондон, в июне в Бонн, в июле в Париж и Страсбург, в октябре в Хельсинки, а в ноябре в Рим. Одновременно Горбачев делал все для ускорения переговоров между НАТО и Варшавским Договором о крупном сокращении обычных вооружений в Европе. На деле, он действовал с такой быстротой, удовлетворяя требования Запада на этих переговорах, что вызвал этим некоторые проблемы с координацией между участниками западноевропейского альянса. Ряд западных предложений делались в расчете на то, что Москва никогда их не примет. Когда же та приняла, то кое–кто из союзников засомневался, смогут ли они сами ужиться с собственными предложениями.