Смерть как искусство. Том 1. Маски

А теперь стоит посреди сцены какая-то чужая тетка и пялится в зал. Чего она увидеть-то хочет? Нет там ничего, кроме кресел. На самом деле Театр прекрасно знал, что в зале есть много чего такого, что лично он видел и ощущал, но разве эта тетка способна на такое тонкое видение? Там, в зале, есть все, весь спектр человеческих чувств, страданий, переживаний, там и радость, и веселье, и горестные воспоминания, и внезапные светлые слезы, и иронические улыбки, и восторг, и негодование, и презрение – да все разве перечислишь? Разве можно в нескольких словах передать все, что остается в зрительном зале после того, как спектакль посмотрит несколько сотен человек, каждый из которых – со своей историей, со своим характером, со своим жизненным опытом, со своими уникальными воспоминаниями, а стало быть, со своим индивидуальным и неповторимым восприятием? И следы этого восприятия, следы переживаний каждого отдельного зрителя остаются здесь, в зрительном зале, в его воздухе, в обивке кресел, в дереве паркета, во всей атмосфере. Эту атмосферу Театр чувствует, читает, как книгу, дышит ею, живет в ней. Но эта худощавая блондинка, которую зачем-то привел на сцену неугомонный и вездесущий Сашка Федотов, ничего этого не почувствует и не поймет. Так для чего ей стоять тут?

За два часа до начала каждого спектакля Театр начинал настраиваться, он хорошо знал, какую пьесу будут давать и какие актеры в ней заняты, и готовил себя к тому, чтобы принять благодарного зрителя, разделить вместе с ним удивление от чуда, которое начнется, едва раздвинется занавес, и поглотить в себя все то горькое и тяжелое, что может выплеснуться из человека во время спектакля. Пусть выплескивается, пусть выходит из людей все черное, тяжким грузом лежащее на сердце, он, Театр, все оставит себе, чтобы человек вышел отсюда обновленным и легким. Театр на все готов ради того, чтобы зрителю здесь нравилось и чтобы он возвращался сюда снова и снова.

И артистам Театр должен помочь во время спектакля, и помощнику режиссера, ведущему спектакль, и бригаде монтировщиков, и реквизиторам, и костюмерам, и осветителям, и радиотехникам, и электронной службе, и билетерам, и администраторам, словом, всем, кто выходит по вечерам на Службу Театру.

Но все это требует сил и полной сосредоточенности, это дело ответственное, к нему нужно подходить серьезно и отдаваться ему всей душой. А эти гости, которые с самого утра шатаются по коридорам и лестницам Театра, отвлекают. Раздражают. Не дают сконцентрировать внимание на главной задаче, ради которой Театр, собственно говоря, и существует. Хоть бы они уже ушли поскорее и больше не возвращались!

Гости покинули сцену, и Театр вздохнул с облегчением.

Но покидать здание они, кажется, не собирались…

Выждав пятнадцать минут после третьего звонка, Настя Каменская и Антон Сташис отправились к главному администратору театра, занимавшему небольшое, но очень уютное помещение прямо рядом с входом в вестибюль. Окошко, через которое администратор общается со зрителями, было закрыто и задернуто темно-голубой шторкой, на стоящем прямо под окошком письменном столе горела настольная лампа, стены увешаны афишами с репертуаром театра на текущий и следующий месяцы, а также анонсами предстоящих премьер.

Главный администратор театра «Новая Москва» Валерий Андреевич Семаков, худой, с костлявым лицом и редкими волосами, встретил гостей без восторга и даже без показного радушия. Он устал, был недоволен и не скрывал этого.

– Обиды? – переспросил он, выслушав первую порцию ставших уже традиционными для сыщиков вопросов. – Конечно, есть. А в каком коллективе их нет? Даже между двумя людьми и то всегда есть обиды, а если речь идет о двух сотнях?