Смерть консулу! Люцифер

То же воинственное настроение охватило тогда всю Австрию, и никогда ещё партия войны не была так сильна, как в это время. Император, всё его семейство, двор и войско не могли забыть постыдного поражения при Маренго и Ульме; дворянство ненавидело революционную Францию и Бонапарта, порождение той же революции; народ проклинал гнёт и владычество французов. Всех более или менее воодушевляло сознание своей немецкой национальности и мечта об образовании такого же могущественного австрийского государства, как в былые времена. Для правительственных лиц вопрос заключался в перевесе власти в Германии; для народа желательно было его объединение с другими немецкими племенами.

Напряжённое состояние умов сказывалось даже в настроении праздничной толпы, наполнявшей великолепные залы графа Вольфсегга и в разговорах, которые преимущественно вращались около политики.

Эгберт был новичком в этом обществе и не разделял его интересов; для него существовала только внешняя сторона этой жизни, которая производила на него чарующее впечатление. Роскошная обстановка аристократического вечера была для него таким непривычным зрелищем, что он не мог прийти в себя от восторга. Огромная зала сияла сотнями свечей, которые казались ещё многочисленнее, отражаясь в зеркалах и в хрустале люстр; ярко блестела богатая позолота на стенах и на пёстром расписном потолке. В углах залы были устроены беседки из дорогих растений; цветы скрывали музыкантов, играющих на эстраде, придавая зале вид какого-то волшебного сада. Звуки музыки, постепенно замирая, перешли в тихую, чуть слышную мелодию, которая, не мешая разговорам, гармонично аккомпанировала им, как пение Ариэля.

Много дурного приписывала молва австрийскому дворянству и высшему венскому обществу; немало обвинений против них слышал Эгберт от своего покойного отца, который горячо восставал против праздного существования, где конечной целью являлось одно наслаждение. Но это предубеждение тотчас же исчезло, когда Эгберт очутился в высшей сфере, — как иронически называл Гуго высший свет — который и во сне не представлялся мечтательному юноше таким прекрасным, каким он нашёл его в этот вечер. Он не в состоянии был критически относиться к этому привлекательному миру, где всё отуманивало его и действовало на его воображение. Опьянение было слишком сильно; какая-то невидимая рука влекла его вперёд. Но куда? Он не в состоянии был дать себе в этом отчёт, и в этой неопределённости была своего рода поэзия. С другой стороны, он испытывал некоторое удовольствие, что и здесь избранное общество отнеслось к нему, простому малоизвестному бюргеру, с той же любезностью, которая поразила его при первом его появлении в замке графа Вольфсегга. Он видел, что мужчины теснились около него, внимательно выслушивая каждое слово, что дамы дружелюбно улыбались ему; но ему и в голову не приходило, что всем этим он обязан хозяину дома, который счёл нужным сообщить своим гостям, что Эгберта Геймвальда вчера призывал министр и беседовал с ним до полуночи. Таким образом, неожиданно для него самого Эгберт превратился в важного политического деятеля; одни смотрели на него, как на лицо, пользующееся доверием министра, с которым следует познакомиться на всякий случай; для других он представлял интерес как человек, имеющий подробные сведения о таинственных происшествиях прошлой ночи и от которого можно будет узнать много любопытного.

Почёт, которым пользовался Эгберт у гостей графа Вольфсегга, отозвался до известной степени и на его друге Гуго. Макс Ауерсперг не расставался с ним и представил его своим молодым друзьям, как одного из самых известных артистов северной Германии, ученика и соперника великого Иффланда. Всё это было сказано таким уверенным тоном, что Гуго не мог дать себе отчёта: должен ли он сам считать за дурака своего покровителя, или тот обходится с ним как с дураком. Но последнее оказалось несправедливым, потому что Ауерсперг, видимо, гордился им и, прогуливаясь с ним по зале, имел такой довольный вид, как будто бы вёл под руку какую-нибудь красавицу. Гуго пустился было с ним в философские рассуждения, но скоро должен был перейти на более лёгкую тему разговора, потому что молодой аристократ не отличался ни быстрым пониманием, ни особенным богатством научных сведений.