Смерть консулу! Люцифер

— Или, другими словами, вы уедете в Париж, Эгберт. Неужели вы не чувствуете в себе достаточно сил, чтобы обойтись без чужих советов и помощи? Спотыкаясь и падая, дитя учится ходить. Вам предстоит совершить поездку, которая была бы полезна для вас во всех отношениях; и вы не можете отрицать это. Я воображаю себе радость Антуанеты, если бы я сказал ей: ты не будешь одинока и беззащитна в огромном городе; ты встретишь там верного и преданного друга.

— Я всегда готов служить вам, граф, но действительно ли я могу быть полезен графине Антуанете в Париже?

— Более, нежели вы предполагаете, — ответил граф, видя, что Эгберт начинает колебаться. — Пока Жан Бурдон был жив, мой зять маркиз считал себя законным владельцем своих поместий в Лотарингии, потому что Бурдон скупил их на своё имя во время террора на деньги моего покойного отца. Мы не знаем, оставил ли Бурдон какое-нибудь завещание и как поступит в этом случае его сын и единственный наследник. Необходимо привести в ясность и устроить это дело. Я не считаю Антуанету особенно способной вести его. В её жилах течёт дворянская кровь, к тому же она женщина и легко поддаётся минутному расположению духа. Между тем как ваше посредничество принесло бы несравненно больше пользы.

— Но молодой Бурдон не знает меня и, вероятно, никогда не слыхал моего имени?

— Разве не достаточно, что вы были при последних минутах его отца и передадите ему поклон умирающего? Вы оказали ему самую большую услугу, какую только человек может оказать другому. Если бы вы даже не сошлись характерами и образом мыслей, то судьба настолько сблизила вас, что это должно повлиять на ваши отношения. Беньямин Бурдон не может забыть, что вы исполнили обязанность сына при его отце.

— Вы разбили меня по всем пунктам, граф. Я готов взять на себя хлопоты по делу маркиза Гондревилля и постараюсь оправдать ваше доверие. Вам же, вероятно, обязан я и тем хорошим мнением, которое составил себе обо мне министр... Поездка в Париж представляется мне крайне заманчивой; но я не знаю, в праве ли я отказаться от исполнения моих прямых обязанностей!..

— Что вы называете своими прямыми обязанностями? Вероятно, хлопоты по хозяйству, постройки в Гицинге?..

— Нет, граф. В случае крайности я могу поручить это Гуго или моему управляющему. Но меня заботят Армгарты. Могу ли я покинуть их в горе и одиночестве? Немало всяких огорчений ожидает их в будущем. Кто поручится, что злые языки, замолкнув на время, не примутся опять за несчастного Армгарта? Ваша доброта и дружба, граф, для бедных женщин всё равно что редкий солнечный луч в позднюю осень. Нужно, чтобы кто-нибудь заботился о них изо дня в день и ограждал их от огорчений и неприятностей, а это возможно только при совместной жизни. Эта обязанность лежит на мне более чем на ком-нибудь другом.

— Но вы не должны преувеличивать этой обязанности, мой дорогой стоик. Вряд ли вторично вы будете иметь случай быть представленным французскому императору.

— Я могу поклоняться великому человеку на почтительном отдалении.

— Это вы говорите теперь, а потом будете обвинять себя за недостаток мужества. В умении уравновесить долг с наслаждением заключается вся житейская мудрость. Предоставьте человеку старее и опытнее вас устроить всё это. Вы знаете, что я принимаю самое живое участие в Магд... в Армгартах. Лени моя крестница. Будьте спокойны, я сумею оградить их от неприятностей и не дам их в обиду. Кроме того, в вашем доме останется господин Шпринг, человек, знающий свет и людей... Или, быть может, он кажется вам слишком опасным? — добавил граф с улыбкой.

— Опасным! — повторил Эгберт, который не понял намёка.

— Мы вообще неохотно поверяем нашим приятелям своих приятельниц. Простите меня, что я осмелился заговорить об этом. Не в моих нравах заглядывать в чужую душу, но меня оправдывает то участие, которое я принимаю в вашей судьбе. Вы ведь не чувствуете ненависти к Лени?

— За что мне ненавидеть её? Я люблю её не меньше родной сестры.

— Неужели вы никогда не задавали себе вопроса о том, что вы почувствуете, если её отнимет у вас другой человек? Все шансы за то, что Магдалена когда-нибудь выйдет замуж за вас или кого-нибудь другого... Вот вы уже покраснели, как робкая девушка!..

У Эгберта перехватило дыхание.

«Вы ошибаетесь, — хотел он сказать, — Магдалена для меня не более как сестра, я никогда не буду в состоянии любить её по-другому... Я люблю другую женщину, но не смею произнести её имя...»

— Что же вы молчите? — продолжал граф. — Надеюсь, я не оскорбил вас вмешательством в ваши дела. Я хотел только сказать, что господин Шпринг...

— Прошу вас, граф, Гуго мой приятель, и я вполне доверяю ему.