Смерть краскома (СИ)

Свобода рук позволила и кадровые преобразования проводить. Прежде всего, из самых отчаянных собрал по началу роту, принявшую немало прошедших со мной партизанство, а потом ещё пару - доведя состав, по сути, до условного батальона. Штурмового! Но только ради обретения навыков и соревновательного процесса. Идея эта "проросла снизу" по обе стороны фронта - я пытался противостоять Sturmbataillon кайзера. Как это делал Брусилов на Юге, создавая "любимчикам" особые условия и оберегая от службы, я считал неразумным - войско обязано быть монолитным. Делая в обучении упор на метание гранат не менее чем на 50-60 шагов, как из окопа, так и в узкий окоп. А к оружию рукопашного боя добавил малую пехотную лопатку и даже ножницы для резки проволоки. По возможности натаскав этих бойцов, вновь раскидал их равномерно по полку. Сидевший во мне гвардии капитан Паулс обозвал сей опыт курсами повышения квалификации штурмовиков, и одобрил решение уже обученных вернуть в родные подразделения - пусть теперь остальным показывают своё умение. Не отделяясь, а подтягивая отстающих - в смертельные атаки ведь всем идти, придётся, а не только выглядящим со стороны идиотами и самоубийцам. Лучших нельзя пускать первыми, обрекая на смерть - ведь они не видят, идёт ли кто за ними. Но из них нельзя и заградотряды создавать, чтобы пулемётами гнали трусов на другие пулемёты. Только в едином строю со смелым у робкого появляется шанс побороть свой страх, являющийся нормальным чувством для нормального человека.

В армии и так слишком много пропастей - между нижними чинами и их благородиями, между старослужащими и новичками, и список этот продолжать можно очень долго, причём противоречия отдельных групп настолько велики, что желательно держать их друг от друга подальше. Боевое братство - есть легенда выдуманная пропагандистами, на фронте не бывавшими.

Зубы стиснуты до хруста, Нервы скомканы в кулак. Поначалу нас здесь густо, А на финише костяк.

Мы один другого стоим, Каждый горло рвать готов, Но в полях один не воин, Нет надёжнее оков.

Так зачем же откалывать от войскового тела ещё один кусок, порождая внутреннее противостояние? За то, что стрелки всегда более опрятно выглядели и в лаптях не болтались, и так у прочих окопников внутри зависть нездоровая гнездилась. Но ведь снабжение то было равным, просто не продавали свои сапоги латыши за выпивку, мотивируя "У царя всего много - новые выдаст", а не выдаст, так с трупа сниму. Не хотелось латышу после войны, на свой хутор, вернувшись, от соседа, с которым и воевал вместе, до конца жизни глаза прятать. Такой же образ мыслей и у казаков существовал, и у ополченцев в следующей войне, как подсказал мне Паулс.