«Смерть» на языке цветов

— Аля. — Она бросила на него мимолетный взгляд из — под гладкой, иссиня — черной челки. — Тогда скажите мне, какие чувства вы хотите выразить своим букетом, и приходите за ним через пару дней. Скажем, через неделю. Годится?

— Годится, — улыбнулся Лавров, радуясь, что сегодня на цветы можно будет не тратиться. Задумавшись над «текстом» букетного послания, он невольно вспомнил Лилию Ветлицкую. — Надежность. Чистота. Удивительная красота. Надежда на будущее. Благородство черт и внутреннего мира.

— Ландыш, лотос, чайная роза, птицемлечник арабский, чертополох, — скороговоркой произнесла Ковалева, которую начитанный Лавров внутри себя прозвал «маленькой хозяйкой большого дома». Именно с этой героиней Джека Лондона она у него почему-то ассоциировалась. Ее руки порхали над цветочными вазами, и он подумал, что они у нее красивые, маленькие, грациозные, гибкие. Запястья украшали широкие массивные кожаные браслеты, которые ей удивительно шли. — Вы уже готовы совершить признание в любви?

— Пожалуй, нет, — признался Лавров. — Моя любовь пока должна остаться тайной.

— Тогда акация. Ваша дама изящно сложена?

— О да!

— Тогда еще василек и колокольчик, как напоминание о том, что вы думаете о ней. Вы же думаете, иначе бы мы сейчас с вами не разговаривали. — Лавров искренне подтвердил, что это чистая правда.

— Достаточно для первого раза. Перебор — это всегда дурновкусие. А так композиция получается целостной и гармоничной. Через неделю сами убедитесь. Иногда кажется, что многие цветы в букете несовместимы, но тем-то и ценнее умение сочетать несочетаемое.

— Вы это умеете?

— О да. — женщина печально улыбнулась. — Взять, к примеру, нас с мужем. Мы абсолютные антиподы, но вот уже двадцать лет мне удается нас совместить в одно единое целое. Окружающие утверждают, что гармоничное.

Что-то горькое слышалось в ее словах. Горечь сквозила сквозь тонкую линию губ, в повороте головы, в изгибе тонкой шеи. Она вообще была похожа на натянутую гитарную струну, нерв которой вибрирует в воздухе, издавая чуть слышный надсадный звук. В прошлом этой женщины, а может, и в настоящем ее семейной жизни крылась какая-то тайна, и Лавров даже не сомневался, что «скелет в шкафу» у Ковалевых точно был.

— У вас что-то случилось? — тихо и участливо спросил он. Видимо, в тембре его голоса было что-то располагающее к себе. По крайней мере, Ковалева не удивилась внезапности вопроса, не рассердилась на бесцеремонность, а лишь улыбнулась еще печальнее.

— Вам кажется, что со мной произошло что-то плохое? Если и так, то было это очень много лет назад. Так много, что столько, возможно, и не живут. Вот вы знаете, я иногда думаю, что совершенная однажды подлость, даже не со зла совершенная, а по недомыслию, под бременем страстей человеческих, возвращается бумерангом. И от этого бумеранга никуда не укрыться, он все равно настигнет тебя рано или поздно.

— Я не понимаю, — осторожно произнес Лавров. Ему казалось, что сейчас эта женщина, Аля, говорит что-то очень важное для расследования, в котором он участвовал, но он никак не мог сфокусироваться, вычленить это важное.

— Боже мой, что же тут непонятного. Вот скажите, у вас дети есть?

— Есть, сын.

— А у меня детей нет, и я уверена, что это наказание за предательство. Вас когда-нибудь предавали?

— Да. — Лавров тяжело сглотнул, вспомнив Веру. — Правда, я вроде никогда никого не предавал.

— Ну вот. А у меня ситуация наоборот. Меня всю жизнь любили, баловали, носили на руках, решали за меня все мои проблемы. И жизнь была легкой и волнующе прекрасной. А я предала и уже много лет за это расплачиваюсь. Ладно, не к месту я этот разговор затеяла, — сказала она, позабыв, что зачинщиком разговора на самом деле был ее случайный собеседник. — Приходите через неделю за букетом. Уверяю вас, что вы останетесь довольны.

Лавров вышел из магазина, перешел дорогу и обосновался на скамеечке в аллее, расположенной вдоль улицы, на которой располагался «Мир цветов». Проезжая часть здесь была разделена узкой, вымощенной тротуарной плиткой яблоневой аллеей. Кроны деревьев уже покрылись легкой зеленой дымкой. Весна в этом году была удивительно ранней. Снег, ржавый, черный, уже весь сошел, асфальт просох, в воздухе пахло весной и счастьем.

Лавров даже принюхался, чтобы убедиться, точно, запах счастья был разлит вокруг, как самые лучшие в мире духи. Это было странно до невозможности. Смерть Веры, горе Степки, непростое сближение, которое шло между ними, отсутствие нормальной работы, необходимость снова социализироваться в обществе слабо располагали к тому, чтобы чувствовать себя счастливым. И все-таки это остро-сладкое, давно позабытое чувство бушевало в груди, возрождая какие-то смутные надежды.