Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов

Совершенно иной социальный мир обнаруживают контексты, где одна большая часть населения решает отомстить другой в рамках политической и экономически мотивированной войны, как произошло в Руанде в 1994 году, когда погибло около миллиона человек. В своем исследовании Крис Тейлор напоминает нам о многочисленных формах геноцида, имевших место в XIX и XX веках, включая нацистский холокост, истребление турками армян с двумя миллионами убитых, сталинские чистки, повлекшие смерть около шести миллионов, и два миллиона красных кхмеров, убитых на «полях смерти»[288]. А еще было уничтожение коренных американских индейцев и тасманийцев и многих других туземных народов в периоды колонизации и обретения независимости, как, например, в Индии и Пакистане в 1947 году. Тейлор сосредотачивается на примере Руанды и на внутреннем конфликте между народами тутси и хуту, в котором почти миллион тутси был убит менее чем за четыре месяца в 1994 году. Он документирует историческую подоплеку этого события и показывает, как местные теории власти, связанные с открытостью и потоком энергии внутри физического тела и «тела» общества, стали выражаться в формах насилия с постройкой баррикад, прокалыванием частей тела, кастрацией и удалением груди, что отсекает или блокирует нормальные пути телесной энергии. Тела тутси бросали в реки, чтобы их вымыло из страны. Он почти мимоходом отмечает, как доступные фильмы с Джеймсом Бондом, Брюсом Ли, Рэмбо и Арнольдом Шварценеггером повлияли на униформу и телесные жесты хуту[289]

, этот факт многое сообщает нам о глобализации образов насилия и их использовании в разных культурных контекстах. В своей книге Тейлор выражает изумление и печаль по поводу жестокости, которую люди проявляли друг к другу. Это и напоминание о еще более недавней жестокости, применявшейся соседями друг к другу в балканских войнах, которыми Европа ознаменовала переход от XX к XXI веку.

Охота за головами

От казни и геноцида мы переходим к двум довольно разным формам насилия, в которых сила направлена вовне, а не внутрь, а именно к войне и охоте за головами. И то и другое связано со смертью и ситуациями, когда к убийце относятся положительно, а не отрицательно. Международная война, такая как Первая и Вторая мировые войны, представляет собой крупномасштабный пример этого положительно оцениваемого человеческого поведения, в то время как охота за головами — это относительно локальная и ограниченная формальная агрессия между группами. Один из элементов обоих этих видов деятельности — официальная санкция на убийство определенных категорий людей, обычно называемых врагами. В самом деле, убийство врага можно рассматривать как добродетельный поступок, в то время как убийство сограждан — зло. Это показывает способность общества различать смерть как результат плохого и хорошего поведения, а также саму смерть воспринимать как явление, открытое для разных смыслов.

В отличие от войны, охота за головами фиксируется в истории человечества в ограниченном масштабе — это практика, описанная в нескольких культурах, часто как средство обретения охотником статуса и престижа или возмездия за причиненный его группе родственников вред. Здесь мы используем мужской род, потому что охота за головами, как и большинство боевых действий, — мужское занятие. Фюрер-Хаймендорф описывает, как пожилой коньяк-нага из северной Индии «пожалел мальчика, которого он и его соплеменники купили, чтобы отрезать ему голову»[290]. В другой культуре, в культуре илонгот на Филиппинах, Росальдо наблюдал, как молодые люди учатся контролировать себя и становятся взрослыми мужчинами, отрезая головы[291]

. Здесь жизнь врага, похищенного незаметно, была средством обретения личного статуса. Хотя такая охота за головами, кажется, существует в совершенно ином плане, чем мрачные похороны в пригородах на Западе, обе эти практики связаны с проблемами идентичности и смерти. Смерть используется как средство повышения статуса и идентичности.

Самоубийство

Самоубийство ставит множество сложных вопросов, и для полноты картины необходимо обсуждать его значение в социальном контексте тех культур, где оно происходит[292]

. Основу современных исследований самоубийства заложил Эмиль Дюркгейм, социология религии которого, постулирующая интегративную силу коллективного ритуала, была обрисована в главе 1. Еще до работы «Элементарные формы религиозной жизни» (1915) он опубликовал труд «Самоубийство» (1897)[293]. Ричард Сеннет, очень влиятельный современный социолог, начал свое введение к изданию «Самоубийства» 2006 года с того, что Дюркгейм «научил современный мир думать о самоубийстве». Сеннет подчеркивает: «Дюркгейм видел, что самоубийство имеет социальное измерение. Люди разных религий, классов и религиозных убеждений разрушают себя в разных пропорциях. Дюркгейм задался вопросом, почему это так»[294].