Смерть Сенеки, или Пушкинский центр

Встретившись, мы, конечно, пили память её матери, и я рассказывал о Дине только хорошее и главное: о человеческом масштабе и примере для всех будущих завлитов. Тут Лена заплакала и сказала:

— Я без неё не могу жить… Всё кончено… Всё… И нищета подступает…

И всё же это был приём, поэт принимал собрата, и на столе появилась закуска по-римски, как она прочла у Гоголя, — макароны с уксусом и сыром…

14.

Перед началом прогона помреж Витя Соколов пулей вылетел на площадку и переставил стул так, чтобы я — Пётр — мог на него наткнуться.

«Пётр» появился спросонок, наткнулся на стул, ушиб коленку и сказал в серд­цах — «Эк-кая тьма!» В «Мещанах» всё было связано с прямым физическим действием и прикосновением, всё обусловлено бытом и им же преувеличено. Всё — правда, и всё — выше неё. Быт растёт до символа…

Все наши переглядки, призывы и отводы глаз, молчаливые, полные страсти намёки, подсказки, диалоги без речей, песни без слов, все эти отмашки, прикосновения на втором плане, сигналы, подмигивания, фырканья, мычанья; плотная, перенасыщенная партитура жизни за текстом, партитура, из которой он и рождается, будто совсем изнутри и вовсе заново, словно безо всякого Горького… Это наш текст, Лебедева, Эммы Поповой, мой… Стоит начать, и все целиком увязают в неразрывных отношениях.

Это и был его спектакль, его театр и наш, товстоноговский БДТ…

Лена Шварц рассказывала мне о том, что между Гогой и Диной был роман и Гога хотел жениться на Дине, но Нателла воспротивилась и запретила. Почему? Потому что ревновала, чувствуя себя не только сестрой. У неё долго не было своей жизни, и она считала себя вправе участвовать в решении семейных дел. Но то, что сначала было благом и спасением, позже стало мешать. Очевидно, степень своей обязанности сестре была в Гоге настолько высока, что не давала ему права свободного выбора, то есть права на ошибку. В искусстве, считала Лена, его подавляло государство, а дома — Нателла. Брат и сестра могли говорить днями и ночами и были необходимы друг другу всю жизнь. В сущности, это было единое существо, считала Лена. И тут я сказал, что трудно представить себе Гогу и Дину в счастливом браке, но, когда Лена была маленькой, это был настоящий роман, и Гога мог стать её отчимом. Потом в их связку сумел войти Женя Лебедев и оказывал влияние на брата и сестру вместе и порознь, а чаще всего влиял на Гогу через Нателлу…

Дина пришла в БДТ не вместе с Товстоноговым, как думали позже, а только через полгода после него, и тут свою роль сыграла именно Лена, несмотря на то что была мала. Она считала Гогин уход из Ленкома предательством, и, несмотря на свой возраст, повлияла на маму, а в дневниках вторым своим ребёнком Дина назвала не театр, а Гогу...

Слушая Лену Шварц, я думал: конечно, это всё — роман, или конспект романа, что тоже — жанр, потому что и конспект, и план — строительные материалы, которые могут помочь стройке или сгореть, как квартира или как храм...

Лена сказала, что ей не нравится и потому враждебен к ней поэт с такой фамилией, и другой, на ту же букву, и ничего не нравится. Свои книжки мне она надписала с доверием: «Дорогому Володе…», а потом пожаловалась на какого-то Костю, который взял и не вернул все деньги, собранные в театре после Дининой смерти...

Лена унесла из театра все Динины записки о пьесах, все черновики приказов, все дневниковые записи, из которых теперь могла выйти книга…

О том, что в театре ничего не осталось, я не знал, а идею книги-памятника поддержал горячо, тем более что водкой запасся по полной и в то время мог пить, не оглядываясь. Лена мне не уступала.

Она умерла дома 11 марта 2010 года, ночью. Это был рак четвёртой степени, распространившийся по всему телу, при ней была актриса Елена Попова и секретарь, незнакомый мне Кирилл Алексеевич, как я услышал в храме, «просвещённый человек», ставший наследником архива и жилья.

Первого мужа Лены звали Миша, фамилия его тоже начиналась на букву Ш. И, увидев меня в храме, он подошёл и заплакал на моей груди, как ребёнок. Когда гроб с Леной стали выносить из Вознесенского храма в машину, ко входу подъехала другая, в которой привезли чудотворные мощи Матроны Московской…

Второй раз Пушкинский центр гастролировал в новом васильевском доме, когда «Школа драматического искусства» получила его на Сретенке. Там есть разные сцены, в том числе «Глобус». И «Гамлета», конечно, играли в «Глобусе». Шёл апрель 2011 года, и самого Васильева в театре уже не было. Толя Васильев — особое дарование, особый человек. Однажды он открыл мне глаза на скрытую от меня причину разлуки с Товстоноговым:

— Ты хотел дома поэзии, а жил в доме прозы, — сказал он…

Перед его отъездом мы встречались, и в 2007 году я сделал попытку ещё раз залучить его театр на Пушкинский фестиваль. Толя долго молчал и, всё-таки, без ответа меня не оставил.