Смерть Сталина. Все версии. И ещё одна

«При нас он Сталину ничего не говорил об осуждении репрессий, а по закоулкам часто рассуждал об этом. Он плохо говорил по-русски. Обычно так: «Очень, слюшай, очень много уничтожили кадров, что это будет, что это будет? Люди же боятся работать».

<…>

Сам Берия после этого пленума (речь идёт о пленуме ЦК осенью 1938 года. — Р. Г.) часто говорил, что с его приходом необоснованные репрессии были приостановлены: “Я один на один разговаривал с товарищем Сталиным и сказал: где же можно будет остановиться? Столько-то партийных, военных и хозяйственных работников уничтожено”»[209].

Весьма неожиданное признание! Хрущёв, который в 1953 году возненавидел Берию и говорил о его пагубной и зловещей роли, вдруг признался, что у него с Берией были хорошие отношения; Берия с неохотой занял пост наркома внутренних дел, сожалел о переезде в Москву и высказался против массовых арестов. А ведь прав был Никита Сергеевич!

В 1938 году Берия был единственным из высшего руководства страны, кто не побоялся высказаться отрицательно о репрессивной деятельности НКВД.

Кто ещё в 1938 году это себе позволил? Как ни хотел Хрущёв его очернить, мемуары свидетельствуют о смелости и благородстве Берии. Он заступался за опальных друзей (Маленкова и Молотова), неоднократно при жизни Сталина высказывался против репрессий, не побоялся высказать ему своё мнение, а в 1938-м и 1953-м начал свою деятельность в качестве наркома НКВД — министра МГБ с частичного освобождения политзаключённых. За это Хрущёва наградил его прозвищем — «демагог».

Странная, однако, вещь получается. При всём желании опорочить Берию, употребляя уничтожающие эпитеты (у Хрущёва: «злодей», «интриган», «коварный человек», «подал какую-то недружественную реплику», «подал враждебную реплику», «оборотистый организатор») ни Микоян, ни Хрущёв не привёл ни одного факта, свидетельствующего о его неприглядных человеческих качествах. Наоборот, называя Берию «коварным человеком», Хрущёв тут же признаётся, что тот ему нравился:

«После первой встречи с Берией я сблизился с ним. Мне Берия понравился: простой и остроумный человек. Поэтому на пленумах Центрального Комитета мы чаще всего сидели рядом, обмениваясь мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес ораторов. Берия так мне понравился, что в 1934 г., впервые отдыхая во время отпуска в Сочи, я поехал к нему в Грузию. <…> Воскресенье провёл у Берии на даче. <…> начало моего знакомства с этим коварным человеком носило мирный характер»[210]

.

В другой главе мемуаров он называет Берию умным, сообразительным человеком, именует близким другом (что, впрочем, не помешало Хрущёву его расстрелять — арест близких друзей у коммунистов, по-видимому, предательством не считался). Они ведь не мушкетёры какого-то там иноземного короля, и рыцарская клятва, которой гордятся немногие мужчины, имеющие право себя таковыми называть: «Один за всех и все за одного» — не про них сказана. У привыкших извиваться вместе с линией партии, негласные девиз и лозунг: «Каждый за себя».[211]

Продолжим выслушивать откровения Никиты Сергеевича:

«Когда я работал в Москве, то у меня сложились с Берией хорошие, дружеские отношения. Это был умный человек, очень сообразительный. Он быстро на всё реагировал и этим мне нравился. На пленумах ЦК партии мы сидели всегда рядом и перекидывались репликами по ходу обсуждения вопросов или о тех или других ораторах, как это всегда бывает между близкими товарищами».