Смерть титана. В.И. Ленин

Но я что-то затянул с явлением еще одного героя. Сергей Нечаев, разночинец, сын маляра, самоучка. Он не дожил и до сорока лет, и это опять к общей линии в судьбе революционеров той поры — гибли молодыми! Как и его друг Ткачев, Нечаев участвовал в студенческих волнениях 1868-1869 годов. Не без его содействия была составлена «Программа революционных действий» студенчества, где конечной целью провозглашалась социальная революция, намечавшаяся на весну 1870 года. Это был удивительный человек. В его судьбе есть мнимые смерти, погони, аферы, аресты, даже тайное убийство и суд. Есть точка зрения, что именно «дело нечаевцев» послужило Достоевскому толчком к созданию романа «Бесы». Но это уже точка зрения на «возмутителя спокойствия», внутренний ракурс. Романист рангом пониже Достоевского мог бы из каждого мгновения этой жизни сделать увлекательное произведение, но в судьбе Нечаева был эпизод, связанный не с побегами и авантюрами, а с напряжением мысли, с интеллектуальной работой, и это сделало имя его незабываемым в русском революционном движении. Я имею в виду «Катехизис революционера». Нечаев, как и его друзья, один из первых понял, что «производство» под названием «революция» требует особого взгляда на некоторые вещи. Мораль и этика, эти общечеловеческие ценности — как ни притягательны и привычны они для интеллигенции и имущих классов, — тоже должны быть подчинены революции, то есть идее и делу. «Катехизис» — не только прагматический взгляд на проблемы революции и перемены общественного строя. Можно считать его жестоким фактом русской общественной мысли, но только надо иметь в виду, что, создавая эти доктрины, молодые люди друг перед другом демонстрировали и свою преданность общим замыслам. «Катехизис» нельзя целиком принимать всерьез, потому что здесь есть элемент бесчеловечности, частности не столь хороши, как общая идея, но к этой идее стоило прислушаться. И я должен сказать, что мысль первого абзаца «Катехизиса» мне близка: «Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единой мыслью, единой страстью — революцией».

Глава вторая

1922-1923 годы: болезнь.

«Молодые» вожди всматриваются в лицо умирающего. Новые иуды.

Причина трагедии — эсеровская пуля или…?

Ленин определеннее, чем все его врачи, видел, что из этой болезни ему не выкарабкаться. Как правило, пациент лучше знает собственный организм и его резервы, нежели самый хороший эскулап. Для пациента история болезни — не строчки на бумаге, а ряд очередных сбоев в организме, которые он может сравнить со своим предыдущим самочувствием. А тут вдобавок ко всему пациент, который привык в книгах искать ответы на многие свои вопросы.

По привычке опытного и проницательного читателя он взялся и за медицинскую литературу. Потом его секретари возвращали эту литературу в библиотеки. Пациенту во что бы то ни стало надо было знать, сколько ему еще отпущено. Он оставлял слишком большое наследство. И заболел он еще очень не вовремя.

Ему казалось, что скроен он прочно и надежно и неизбежная старость маячит еще далеко. Сейчас, во время болезни, его лично волновало совершенно очевидное: когда он и его соратники принялись раскачивать устои старого мира, то при всем разнообразии формул они знали, как это делать — рушить, ломать, подтачивать, подкапывать. Сколько здесь можно привести еще однотипных глаголов!

«Успех революции — высший закон, — утверждал даже Плеханов в 1903 году. — И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться».

Стенограмму II съезда РСДРП он, Ленин, знал почти наизусть, слишком для него все это было важно и кровно, и поэтому он помнит интонации своего бывшего союзника Георгия Валентиновича Плеханова, с которыми тот все это говорил.

«Гипотетически мыслим случай, когда социал-демократы высказались бы против всеобщего избирательного права… если бы в порядке революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент — своего рода chambre introuvable, то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом, а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, через две недели».