Смерть в белом галстуке

— По правде говоря, — ответил Аллейн, — все, что я хочу, это сесть в кресло, уставиться в пустоту и вообще не разговаривать. Прекрасная для тебя компания, мама.

— Почему бы тебе не принять ванну? — предложила леди Аллейн, не поднимая глаз от газеты.

— От меня пахнет? — спросил ее сын.

— Нет. Но когда ты в состоянии прострации, ванна мне кажется прекрасным выходом из положения. Ты сегодня рано встал?

— Я встал не сегодня, а вчера. Но с тех пор я уже и ванну принял и побрился.

— И всю ночь даже не прилег? Я бы приняла ванну. Сейчас приготовлю ее тебе. Воспользуйся моей спальней. За сменой белья я уже посылала.

— Боже милостивый! — воскликнул Аллейн. — Материнские заботы у тебя принимают какие-то необыкновенные формы, не правда ли?

Он принял ванну. Обжигающая, с паром вода погрузила его в состояние необыкновенного блаженства. Мысли его, целых шестнадцать непрерывных часов пребывавшие в напряженной сосредоточенности, теперь расплылись и затуманились. Неужели это действительно было сегодня утром, когда он пересек двор и подошел к такси, наполовину скрытому венчиком тумана? Сегодня утром! На каменном покрытии двора их шаги отдавались точно в пустоте. «Я должен был сам взглянуть, ясно?» Дверца открывалась чудовищно медленно, словно преисполненная ужаса. «Мертв, верно ведь? Мертв, это точно. МЕРТВ!» «Удавлен!» — выдохнул Аллейн и очнулся, втянув носом порцию горячей банной воды.

Его слуга прислал чистое льняное полотенце и обеденный костюм. Не торопясь, он оделся и, почувствовав себя очищенным, направился в гостиную, где уже находилась мать.

— Выпить налей себе сам, — сказала она из-за газеты. Он налил себе бокал и сел, тупо стараясь понять, с чего он ощущает такую собачью усталость. По ночам ему часто не спалось, и он работал двадцать четыре часа напролет. Должно быть, потому, что речь шла о Банчи. И ему приходило в голову, что сейчас наверняка масса людей, как и он, вспоминают эту забавную фигурку и оплакивают его.

— Он обладал поразительным шармом, — громко сказал Аллейн, и ему спокойно ответил голос матери:

— Да, поразительный шарм. Величайшая несправедливость.

— Ты не добавила «мне иногда кажется», — заметил Аллейн.

— Почему я должна была это сказать?

— Этот оборот обыкновенно используется, когда хотят смягчить свою мысль. Ты выразилась слишком категорично.

— В случае с Банчи шарм был одним из свойств характера, поэтому утверждение верно, — сказала леди Аллейн. — Мы обедаем? Обед уже подан.

— Господи, я и не заметил. Когда подали кофе, он спросил:

— Где Сара?

— Она обедает и смотрит пьесу при соответствующем контроле.

— Знакома ли она с некоей Роуз Бирнбаум?

— Ради бога, дорогой Родерик, кто такая Роуз Бирнбаум?

— Ее вывозит в свет миссис Хэлкет-Хэккет. Это ее профессиональная забота.

— О, эта девочка! В самом деле, несчастное создание. Я заметила ее. Не знаю, обратила ли на нее внимание Сара. А что?

— Мне надо, чтобы ты как-нибудь расспросила ее. Совершенно несовременная особа. У нее комплекс относительно модных сезонов. И, к несчастью, она — побочный продукт этих модных сезонов.

— Понимаю. Удивляюсь только, зачем такой удивительно резкой женщине было впутываться в эту затею с протеже. Что, у Хэлкет-Хэккетов денег не хватает?

— Не знаю. Возможно, они ей именно сейчас понадобились.

— Это Уитерс, — заметила леди Аллейн.

— Вот как? Об Уитерсе ты, конечно, знаешь все?

— Мой милый Рори, ты забываешь, что я сижу в углу с матронами.

— Сплетни.

— Не столь уж злобные, как ты можешь подумать. Я убеждена, что мужчины охочи до сплетен ничуть не менее женщин.

— С этой твоей мыслью я знаком.

— Миссис Хэлкет-Хэккет не очень-то популярна, так что в углу матрон о ней никто не говорит. Она приспособленка. Она никогда никого не пригласит, если знает, что это не принесет выгоды, и никогда не примет приглашения, если оно ниже ее статуса. Женщина она недобрая, предельно вульгарная, но дело не в этом. Многие простые люди очаровательны. Как все пройдохи. Я думаю, ни одна женщина не влюбится страстно в мужчину, если в его характере не будет хоть какой-то пройдошливости.

— Мама, неужели?!

— О, в самом возвышенном смысле. Ну, самонадеянности, что ли. Но ведь ничего этого нет, дорогой. Если ты станешь излишне тактичным и внимательным к переживаниям женщины, она начнет с признательности тебе, а закончит презрением к тебе же.

Аллейн скривил лицо:

— Так что ж, хамить им?

— Ну, не буквально, но дать им понять, что можешь и нахамить. Это, конечно, оскорбительно, но правда и то, что девяносто девяти из каждой сотни женщин нравится сознавать, что их возлюбленный способен с ними грубо обращаться. Хотя восемьдесят из них примутся отрицать это. Разве редко приходится слышать, как замужняя женщина с особым удовольствием рассказывает, как ее супруг что-то там не позволил ей сделать? Почему все эти чудовищно написанные книги, где действуют сильные и молчаливые герои, неизменно пользуются успехом у многочисленных читательниц? Как ты думаешь, что привлекает тысячи женщин в киноактере, у которого мозгов не более чем у комара?

— Талант киноактера.