Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии

В рассказе Бетти так много слоев вероятной реальности и потенциальной фантазии, что невозможно и пытаться их разделить. Ясно только, что неизвестность, неполные и противоречивые свидетельства давали ей все больше оснований для формирования собственной истории о том, что произошло с Эрихом. Каждое крохотное свидетельство открывало множество возможностей для интерпретации. Возможно, Эрих дезертировал и был еще жив. Возможно, работники госпиталя сговорились – заодно с автором шаблонного письма, – чтобы скрыть «правду» о смерти (или о жизни!) Эриха от тех, кто его знал. «Большие глаза» Эриха и его когда-то черные, а теперь седые волосы свидетельствовали об ужасе; возможно, его удерживали где-нибудь против воли, калечили «или что-то похуже». Может быть, с Эрихом расправились Nazischweine

(нацистские свиньи) – за то, что он был коммунистом.

Фантазии Бетти об умершем муже означали отказ свести историю его жизни к любому из обобщающих нарративов, предложенных для объяснения массовой смерти после 1945 г. Шаблонное письмо, «простреленная голова» – это не ее Эрих, это чья-то чужая история. Вместо нее Бетти изобрела для Эриха историю, открытую для многих возможностей. Как коммунист и потенциальный дезертир он может рассматриваться в качестве героя, участника Сопротивления – весьма привлекательная идентичность в период денацификации. Более того, оставляя историю Эриха открытой для других вариантов, Бетти сохраняла надежду на его возвращение. Таким образом, Эрих принимал различные идентичности, что, возможно, больше всего соответствовало потребностям Бетти в настоящем. Таким образом, рассказывание историй об умерших не только помогало переупорядочивать опыт после катастрофы, но и служило средством для живых создавать новые формы самопонимания.

Случай Бетти предостерегает нас от выделения личных нарративов и частных воспоминаний из общей дискурсивной среды, в которой они формировались. Истории, которые берлинцы вроде Бетти создавали, чтобы объяснять не постигаемое иным образом отсутствие пропавших близких, были, очевидно, сформированы современными политическими дискуссиями и идеологическими категориями текущего момента: Бетти засомневалась в правдивости письма, полученного от командира Эриха, только после окончания войны, и тогда же принялась превращать мужа в участника Сопротивления, дезертира, героя. В этом смысле рассказывание «военных историй» о своих утратах, муках и положении жертвы было для немцев не просто способом избежать коллективной ответственности за преступления нацистского времени. Так они начали создавать новые идентичности после катастрофической войны и разгрома. И это лишь некоторые варианты применения фантазий по поводу покойников после 1945 г.

Не менее интересен случай Эдиты Эрдман из Штеглица. В конце 1945 г. ей сообщили, что ее муж похоронен в одной из нескольких общих могил на территории бывшего приюта для слепых в городке Кёнигс-Вустерхаузен, в СЗО, к югу от Берлина. Она обратилась к мэру города: