Смерть в Киеве

А Долгорукий тем временем забыл не только о брачном ложе с ромейской царевной - он не ведал утром, где приклонит голову ночью, потому что, утратив Киев, утратил, казалось, все, - не имел ни для лодьи пристанища, ни для коня простора, остались для него одни лишь надежды.

Он посылал гонцов навстречу Владимирке Галицкому, который где-то шел на подмогу. Сыновья Андрей, Борис и Глеб присоединились к галицкому князю, и уже тут Изяслав понял, что не усидит в Киеве, не успеет натешиться вновь обретенным столом, он выпросил, хоть и малую, дружину у стрыя Вячеслава, взамен снова поставив князя на свое место, позвал орду берендеев и тотчас же выступил против Владимирки. Однако берендеи, еще и не увидев супротивника, повернули своих коней возле речки Уши и бежали. Киевляне же сказали Изяславу проще и откровеннее:

- Поезжай-ка, княже, прочь!

Изяслав с верными дружинниками кинулся в город, но только для того, чтобы увидеть, как киевляне перевозят на лодьях дружину Долгорукого. Даже верность воеводы Мостовика не понадобилась Изяславу: Юрий просто обошел мост, как он это делал не раз.

Ночью Изяслав снова бежал к угорскому Гейзе, женатому на его родной сестре Евфросинии. Там он будет просить о помощи, приведет на Киев десять тысяч угров и снова сядет на великокняжеский стол на целых три года до самой своей смерти.

Но произойдет это потом. А сейчас Киев снова приветствовал Долгорукого, хотя теперь Юрий не входил в ворота босиком, а въезжал на буланой кобыле, одетый в золоченый панцирь: позади него двигалась дружина, вся в железе, а в другие ворота Киева уже изготовлялся въехать князь Владимирко.

Это был приземистый, квадратно-каменный человек, заросший золотистой взъерошенной бородой, с хитрыми, хищно-юркими глазами. Эти глаза мгновенно высмотрели все киевские богатства, пышноту Софии, золото и серебро Печерской обители, где князья молились для скрепления дружбы, высмотрели глаза Владимирка и золотоволосую княжну Ольгу, и галицкий князь тотчас же причмокнул:

- Хороша невесточка для меня!

Когда же Юрий смолчал, Владимирко сказал уже напрямик:

- Отдай, княже, дочь свою за моего Ярослава!

- А вот мы спросим ее самое, - обнял Долгорукий дочь. - Слышишь, доченька?

- Не слышу! - отрезала Ольга.

- Князь Володимир просит отдать тебя его сыну Ярославу.

Женщины всегда выражают высокое достоинство своей статью, не напоминая о собственных правах, ибо и так уверены, что природа наделила их правом высочайшим: дарить новую жизнь миру. Ольга, хотя еще и далекая от этой мысли, взбунтовалась от самой попытки позариться на ее независимость, а следовательно и права.

- Не хочу! - крикнула она.

Владимирко стал словно бы еще приземистее, будто погружался в землю от обиды.

- Княже, - мрачно промолвил он, обращаясь к Юрию, - приличествует ли детям вмешиваться в такие высокие дела?

- Единственная дочь у меня осталась. Потому-то и спросил у нее. Но не сердись, княже. За высокую честь благодарен и я, и княжна Ольга.

- Никогда! Княже-отче, ты не сделаешь этого! - зашептала Ольга. Ты... Я... Ежели так, то я... Скажу князю Ивану! Он не даст меня!

- Какой князь Иван? - вспыхнул Владимирко. - Берладник бездомный? Вельми огорчительно мне, княже...

Разговор этот, начавшийся так торжественно, чуть было не рассорил двух князей навсегда. Ольгу отослали, и уже без нее Долгорукий сговорился с Владимиркой о браке, но галицкий князь заявил, что он и его единственный сын, наследник Галицкого стола, должны быть уверены как в чистоте намерений, так и в телесной чистоте невесты, для чего из Галича вынуждены будут прислать старую опытную в таких делах жену, которая бы осуществила надлежащий осмотр молодой княжны.

После этого Владимирко отступил в свою землю, по дороге ограбив Юрьев город Мическ так, что мичане вынуждены были снимать серебряные сережки из ушей своих жен, чтобы откупиться и спасти город от разрушения и поджогов.