Смерть в пионерском галстуке

Но тогда получалось – это Силантьева все подстроила. Сама же ночью залезла в подружкин рюкзак, сама же вытащила дневник, прекрасно зная, как Кошкина носится с ним, а потом подсунула его Соне. Оттого и была настолько убежденной в своей правоте, а не потому что видела.

Но в подобное тоже верить не очень-то хотелось. Подло же. А главное, не совсем понятно, зачем Силантьевой это понадобилось – подставлять, наговаривать. Ну что ей Соня такого сделала? Она же с Валей лишний раз даже не общалась и вообще старалась не связываться, хотя та не упускала случая ее зацепить. Как тогда, придумав нелепую дневниковую запись и нарочно упомянув букву «Д» или предложив умыться волшебной водичкой.

– Сонь! – нагнало ее.

Опять этот Рыжий! Ему-то что надо? Вот же привязался.

Правда, он и заступился, ни секунды не раздумывая, когда Демид ринулся обыскивать ее рюкзак.

Вот этого она тоже никак не ожидала и даже слов не находила, чтобы точно определить, что она почувствовала. Нет, не то, что ее предали, а то, что она сама… ну в лучшем случае наивная дурочка, а в худшем – полная, невероятная, непередаваемая ДУРИЩА. Потому что Демид относился к ней даже не как просто к знакомой девочке, а все равно что к абсолютно ничего не значащей детали пейзажа, к пустому месту.

– Сонь! – прозвучало уже совсем близко.

Да что ж ему надо?

Она остановилась, развернулась резко, бросила зло:

– Чего тебе?

Рыжий не обиделся и не рассердился, дернул плечом, произнес негромко, но спокойно и твердо:

– Я знаю, что это не ты.

Зато Соня по-прежнему злилась, никак не могла взять себя в руки и успокоиться. Еще и он со своим сочувствием, от которого легче не становилось, а наоборот, глаза только сильней щипало. Вот и не получалось говорить нормально, а только огрызаться и кричать.

– Откуда?

– Просто знаю, – заявил Рыжий все так же убежденно и твердо. – Ты бы так никогда не сделала. – И неожиданно предложил: – Хочешь, я Кошку найду и с ней поговорю?

Соня даже вскинулась удивленно:

– Зачем?

– Ты же переживаешь, что она думает на тебя, – пояснил он.

Ну наверное, ну переживала, ну может. Только сама не осознавала, пока Рыжий не сказал. Но разве это важнее и значимей подставы Силантьевой, предательства Демида? Ну что ей какая-то задавака Кошкина?

Соня так и ответила:

– Да с чего ты взял? Мне плевать. На всех плевать.

А Кошка пусть и дальше носится с этим дурацким дневником. Если он ей дороже людей.

Яна и носилась. Точнее, уже сидела в той самой беседке недалеко от игровой площадки, сжимая в руках обгоревшую тетрадь. И думала.

Может, и правда сжечь дневник ко всем чертям? Как Настя хотела. Или забросить куда подальше, чтобы больше никто не нашел? Потому что реально одни неприятности от него.

Кошкиной даже стыдно было, что бросалась на людей, как больная. И все из-за подобной фигни. Еще и выговаривала Вале, что та ведет себя как истеричка. А сама-то? И скорее всего, именно Силантьева стянула из рюкзака дневник, но только чтобы подсунуть его Соне.

Вот же дурында. Неужели действительно считала, что никто не догадается, что все поверят. Но, похоже, поверил только один. И то потому, что полный идиот.

Яна повертела в руках тетрадь, вздохнула, в очередной раз прикидывая, что с ней делать. На самом деле выкинуть? Или все-таки дочитать?

Непрочитанного не так уж и много осталось, и жутко интересно – правда в дневнике написана или чистая выдумка? А может, и то и другое сразу. Как-то уж слишком много совпадений: и мертвая чайка, и то, что нормальный лагерь почему-то закрыли, и предупреждения бывшего директора, даже его слова про психопата. Явно же и здесь говорилось о чем-то подобном.

Кошкина опять вздохнула, закусила губу, потом разложила тетрадь на коленях, открыла, отыскала нужную страницу.