Смерть в подземке

Петр Кузьмич имел в виду, что в случайности он не верит и что так называемые случайности суть не что иное, как частные проявления правящих этим миром непреложных законов. Люди верующие называют это Божьим промыслом, мистики — роком или судьбой. Петр Кузьмич не верил ни в то, ни в другое; во что он верил свято и безоговорочно, так это в то, что удачу можно оседлать и даже не оседлать, а запрячь — надеть на нее хомут и заставить пахать. Для этого придется потрудиться, и успеха тут никто никому не гарантирует. Но если быть упорным, трудолюбивым, умным и ловким, тогда, быть может, получится надеть на норовистую клячу узду, и после этого она от тебя уже никуда не денется. И дураки будут только завистливо качать головами, приговаривая: вот ведь везет человеку! А это не человеку везет — это его, человека, везет собственноручно пойманная и объезженная им лошадка по кличке Фортуна или как там ее еще называют…

Мобильный телефон, к счастью, никуда не делся, а спокойно, будто ничего не случилось, лежал в боковом кармане пиджака. Стрельцов разблокировал клавиатуру, заставив дисплей засветиться в сумерках ровным голубоватым светом. Индикаторы показывали, что батарея заряжена более чем наполовину и связь тоже есть — слабенькая, но вполне устойчивая.

— Вот сейчас и поглядим, воскресну я или нет, — пробормотал Петр Кузьмич, адресуясь к Вышегородцеву.

Голос у него был сиплый и какой-то неживой, словно его голосовых связок уже коснулся процесс разложения. Заскрипев зубами от усилия, он заставил себя подняться на ноги, переждал приступ головокружения и только после этого утопил большим пальцем одну из клавиш быстрого набора.

Момент истины настал. В ближайшее время Петру Кузьмичу предстояло окончательно убедиться, кто из них все-таки выиграл спор по поводу шансов на воскрешение, имеющихся у человека, которого сначала расстреляли, а затем похоронили на глубине двух метров среди чахлого подмосковного осинника.

* * *

Выйдя из полицейского участка, Николай Николаевич огляделся в поисках такси. Было уже начало девятого, Москва давно зажгла вечерние огни — здесь, в тихой боковой улочке, достаточно скромные, ничуть не более яркие и многочисленные, чем в каком-нибудь провинциальном райцентре. Вдоль тротуаров сплошными рядами стояли, напоминая о постигшем Николая Николаевича злосчастье, припаркованные автомобили. Несколько свободных мест оставалось только напротив крыльца, на котором стоял Ник-Ник, в связи с чем ему немедленно вспомнился рассказ одного знакомого, который, было дело, повадился оставлять свою машину около отделения милиции, тогда еще и не помышлявшей о переименовании в полицию. Рассказчику казалось, что это очень умно: редкий наглец рискнет обворовать или угнать автомобиль, припаркованный под окнами ментовки. Вскоре, однако, ему пришлось переменить свое мнение: обокрасть его не обокрали, но три утра подряд, являясь за своей машиной, он обнаруживал все четыре колеса спущенными. Это неприятное явление волшебным образом прекратилось, как только он понял намек и перестал парковаться на милицейской стоянке.

«Сволочи, — с неприязнью подумал Ник-Ник. — Полицейские! Да ты их хоть архангелами назови, все равно как были они ментами, так ментами и останутся. И ни черта они не найдут, зря я только время на них потратил…»

История вышла преглупая: менее чем за сутки до отлета в Нью-Йорк он обнаружил, что у него украли автомобиль — страшно дорогой, горячо любимый, оборудованный самыми современными противоугонными системами японский пикап повышенной проходимости, купленный всего полгода назад. Только-только собрался отогнать его на платную подземную парковку, глядь, а машины-то и нет! Противоугонные устройства не сработали, система спутникового обнаружения помалкивала в тряпочку, из чего следовало, что угонщикам удалось ее отключить. Впрочем, Безродного это ничуточки не удивило: такие машины угоняют исключительно под заказ, и занимаются этим профессионалы, настоящие мастера своего дела, экипированные по последнему слову техники. Так что удивляться действительно было нечему, зато поводов для огорчения хватало. Радовало в этой ситуации только одно: что там, в Нью-Йорке, на ринг выходить не ему.

«Ладно, — подумал он, потихоньку смиряясь с тем, чего все равно не мог изменить, — переживем. Будет теперь моя тележка кататься по какой-нибудь Чечне. Чтоб вы там на ней с серпантина в пропасть сверзились и в лепешку разбились, уроды! А я себе новую куплю, еще круче».

Утешение было слабое. Оно, конечно, невелика потеря, но сам принцип: воруйте на здоровье, я себе еще куплю, — ни к черту не годился, потому что целиком и полностью устраивал в первую очередь угонщиков. Ты покупай, дядя, покупай, а уж мы придумаем, как твоим добром распорядиться — эх, раз, да еще раз, да еще много-много раз…