Неудивительно. Возлюбленный обманом заманил ее на сушу, на долгие годы спрятал ее волшебную шапочку, и она, приняв обличье смертной женщины, жила с ним, изо дня в день тоскуя по своей стихии. Мечтая вернуться в водную пучину, раствориться в восхитительном кипучем море.
Брайди видит, что ангельский лик мерроу искажает гримаса чудовищного торжества. Рядом с ней на камнях, обескровленный и парализованный, лежит ее муж. Он претерпел тысячу любовных укусов. Его голые руки, лицо, шея испещрены точечными ранками. Из его носа, рта, глаз и кончиков пальцев струится вода, стекающая в море.
Мерроу преобразилась у него на глазах – после того, как он сказал, где спрятал ее шапочку, когда обманом заставил полюбить его. Она вытащила шкатулку из-под пола, зубами вскрыв каменные плиты. Хлестал дождь, море приливало, и всю эту воду нагоняла она.
Она оставила в колыбели их плачущего младенца и заскользила на берег навстречу вспученному морю, таща с собой своего мужа, словно собака – кролика. Передвигалась она рывками, за счет мощных сокращений мышц хвоста, ползла по камням и по песку.
Ее дом в огне, ее ребенок заходится криком, ее мужчина лежит бездыханный.
В следующее мгновение она блаженно вздохнет и бросится в объятия волн. Один глубокий вдох океана, и ее легкие наполнятся водой. Один удар хвоста, и она исчезнет.
Брайди закрывает книгу и встает, глазами выискивая Руби.
Он бродил по кладбищу и теперь стоит, держа в руке цилиндр, у собственной могилы. Наклонившись, пытается счистить с надгробия нападавшие листья. Разумеется, у него это не получается.
Потом, наверное, услышав шаги Брайди, оборачивается.
В его лице неизбывная грусть. Таким печальным она его еще не видела.
– Я не верю в существование мерроу, – говорит Брайди, спускаясь с Хайгейтского холма. – Несмотря на все усилия преподобного Уинтера.
– А в привидения? – улыбается Руби. – В существование призраков ты ведь тоже не веришь, да?
Вид у Брайди бунтарский.
– Верить в существование мерроу и в то, что Кристабель – одна из них, значит верить в то, что она способна проникать в сознание человека, способна убивать смертельными укусами и топить людей, стоящих на суше.
– С такими способностями она не нуждается в посторонней помощи: сама себя вполне может спасти.
– Тем не менее это – моя работа, Руби. Но я не верну ее сэру Эдмунду. И не оставлю в руках доктора Харбина, если она все еще у него.
– Думаешь, они причастны к убийству Эллен Келли?
– Не знаю. Но из-за них Эллен приехала в Марис-Хаус. Она пыталась забрать своего ребенка или, возможно, хотя бы быть рядом с ней. И поскольку она старалась никому не попадаться на глаза, мы знаем, что она там была нежеланной гостьей.
– Упокой, Господи, ее душу, – произносит Руби. – Ведь совсем молодая была. Ей бы еще жить да жить.
Какое-то время они идут в молчании.
– Наверное, нужно прибраться на твоей могиле? – осторожно предлагает Брайди. – Посадим осенние цветы?
– Зачем, если я там почти не бываю? – В голосе Руби слышится обида.
Брайди поднимает на него глаза. Но видит только Хайгейт, накрываемый сумеречной мглой.
20
Лондон постигнет участь Атлантиды. Если дождь так и будет идти, а река – разливаться. В некоторых районах города лошади, что тащат омнибусы, копытами утопают в воде. Кондукторы в галошах длинными палками постоянно делают замеры подъема уровня воды (у вокзала Виктория – на два фута, в Уолтемстоу – на три дюйма). На рынке в Ковент-Гардене белокочанная капуста – это уже вчерашний день; идет бойкая торговля камбре приморской. Вместо спаржи продают критмум морской, вместо репы – бурую водоросль. До того как разразился дождь, почти вся рыба ушла из Темзы; та, что осталась, была склизкая и грязная – полудохлая. Теперь же поплавки дергаются, сети кишат речными деликатесами. Чего в них только нет: лангусты, крабы, лосось, форель – свежие, сочные, с ясными глазами!
Люди, склонные к меланхолии, живущие в вечном ожидании катастрофы, заявляют, что наводнения (а они будут становиться всё разрушительнее) – это божья кара за разгул порочных развлечений, которым предаются лондонцы. И это чистая правда: Лондон – город грехов. Темза будет разливаться шире, пророчествуют они, и Лондон смоет с лица земли.
По утверждению медиумов, они стали чаще общаться с утопленниками. Их хлюпающие ду́хи наводняют сеансы, оставляя мокрые следы и слабый запах затхлой воды. В десять раз участились случаи пиратства. Преступный мир Лондона сменил ножи на абордажные сабли, боевых псов – на попугаев. Даже те, у кого оба глаза на месте, один закрывают повязкой.