Смерть в театре

— Вот тогда мы и договорились с Джералдом сделать все возможное, чтобы вызволить Джефа и расстроить козни Люси... пока она действительно не доведет его до сумасшествия своими россказнями о безумии Рекса и наследственном заболевании Хандлеев. Ради этого я и ездил в Лаксвилл к единственному оставшемуся в живых представителю семьи Рекса Хандлея по материнской линии — Беверли Уотсону.

— Разговор получился интересным?

— Мистер Уотсон сначала поднял меня на смех, а потом разъярился. Вы понимаете, как мне не терпится поскорее поговорить с доктором Брауном? Возможно, он тоже выяснил что-то новенькое, и ему тоже есть что сообщить мне. Вам же я обо всем этом рассказал потому, что не представляю себе иной причины приезда ко мне мадам Тауэрс. Ничто иное нас не связывало, иных контактов у нас с ней не было. Ясно одно: из-за пустяков она не предприняла бы столь утомительное для нее путешествие после десяти лет затворничества. По всей вероятности, она поняла, что я настоящий друг Джефа, и хотела, чтобы я ему помог.

-- Вы правы, для нее это было труднейшим испытанием! Почему же она предварительно не удостоверилась, дома ли вы?

— Черт возьми, она, несомненно, пыталась это сделать, воскликнул Шанс.— Я вернулся к себе примерно часа через полтора после того, как побывал на Пятой авеню. По дороге мы зашли в ресторан выпить по рюмочке с Анной и Джералдом. Вернее, нам надо было обдумать, как помочь Джефу. Вернувшись домой, я проверил в службе связи, кто мне звонил, в числе прочих имен мне назвали мадам Тауэрс. Я решил, что это ошибка, что звонила мисс Тауэрс, иначе— Люси. И сам позвонил ей, но не застал дома. Звонил мне также Джеф, которого я вместе с молодой супругой поселил в своем коттедже на то время, пока идут переговоры с Люси. До них я тоже не дозвонился... Вот, кажется, я все вам рассказал.

Полхэм потер подбородок и нахмурился.

— Спасибо за откровенность,— сказал он наконец, глубоко вздохнув.— В какой-то мере все же рассеиваются потемки, в которых я до сих пор блуждал. Мне же никто ничего не говорил. По их словам, все они приехали в театр случайно и в ожидании вас вошли в здание. Оказывается, ими руководила одна и та же причина. Можно почти наверняка сказать, что старшую миссис Тауэрс привело сюда волнение за внука в связи с его тайной женитьбой и «признаниями» Люси. Возможно, доктор Браун и Анна уже что-то узнали и хотели вам это выложить. Ну а Джефа и его жену просто измучила неизвестность... Если бы ваш приятель Хемингуэй признался, что он оставил дверь открытой, то мы могли бы составить протокол о несчастном случае. Страшно переживает Анна Тауэрс. Она, в ожидании вас, сидела с доктором Брауном в театре. Он как раз вышел из зала посмотреть, не вернулись ли вы, и тут, в буквальном смысле слова, у нее на глазах сверху на сцену свалилась бабушка и разбилась. От этого шока она никак не может оправиться.— Поднявшись, Полхэм добавил:

— Мы с вами увидимся завтра, я скажу, как идут дела. Пока же могу прислать к вам ваших друзей.

— У меня к вам огромная просьба: не могли бы вы немного задержать Джефа, пока я поговорю с Джералдом и Анной? Кто знает, а вдруг к их информации надо подготовить молодого человека?

— Ничего не может быть проще... Еще раз огромное вам спасибо. И личная просьба: пригласите меня как-нибудь полюбоваться вашими картинами.

— Только позвоните мне заранее, я буду рад вас видеть!

Шанс проводил Полхэма, посмотрел, как он вошел в лифт и захлопнул створку двери.

После этого Шанс вернулся в гостиную и замер на пороге от неожиданности. Налево от двери стоял стул, далеко задвинутый под столик, на его сиденье лежала серая вязаная шаль, которая была на мадам Тауэрс во время чаепития. Видимо, когда старушка встала, шаль соскользнула на стул и осталась там лежать.

Подойдя к стулу, Шанс поднял шаль и увидел лежащий под ней лист бумаги, частично исписанный бисерным почерком, какой был в моде во время юности Ады Тауэрс.

Шанс прочитал:

«Дорогой мистер Темпест! Моя горничная Марта пыталась до Вас дозвониться, чтобы договориться о нашем свидании. Ей не удалось этого сделать, и тогда я решила поехать к Вам сама и дождаться на месте. Мне как-то не верилось, что Вы уехали на субботу и воскресенье.

Я боюсь, что не успею выполнить свой долг по отношению к Джеффри. На протяжении сорока четырех лет, переживая свою личную трагедию и замкнувшись в собственном горе, я вела себя как последняя эгоистка. Возможно, Вы этого не поймете, но я действительно не пошевелила пальцем, чтобы помочь своим внучкам и научить их, как следует жить. А ведь мне следовало заменить им их умершую мать. В течение многих лет в моих руках находится тайна счастья Джефа. Эта тайна не принадлежит мне, я не имею права ее раскрыть, но после отвратительной выходки Люси в нашем доме, несмотря на данное мной обещание, я поняла, что должна...»