Смерть в театре

Таким стал мой медовый месяц, а точнее, мой горький удел: быть рабыней. В нашей жизни чередовались периоды самого искреннего раскаяния Рекса и его безмерной любви, которой он меня окружил, и не менее неистовых вспышек звериной жестокости, которую можно объяснить только извращением и садизмом.

Сам Рекс позднее мне признался, что так было с ним всегда, что он может получить истинное удовлетворение лишь тогда, когда его так называемая любовь пройдет через страдания и боль другого. Говорят, ребенок — плод любви. Мой ребенок явился плодом страха, мук и отчаяния.

Люси обращалась теперь только к одному Шансу:

— Вот почему я не могла любить больше никого другого!

— Боже мой! — воскликнул Шанс.

— Через месяц,— продолжала Люси,— у Рекса кончился отпуск, и он вернулся в часть. Как только мы вернулись в цивилизованный мир, я твердо заявила Рексу о своем окончательном решении уйти от него и добиться развода. Он умолял меня не делать этого, угрожал, унижался, плакал. Утром он улетел на задание и не вернулся. Мне сообщили, что его самолет загорелся в горах...

Шанс не спускал глаз с Люси. На ее лице было написано такое страстное желание быть понятой, такая страстная мольба, что у него дрогнуло сердце.

— Смерть Рекса произвела на меня самое тяжелое впечатление. Вскоре после этого подтвердились и мои подозрения, что я стану матерью. В тех условиях я ничего не могла предпринять, чтобы избавиться от ребенка, хотя страшно боялась за его психику. Я перенесла нервную депрессию в тяжелой форме, пролежав четыре месяца в больнице... Все приписывали это горю из-за трагической гибели Рекса, а меня, пожалуй, больше всего мучила беременность. Днем и ночью я молилась о том, чтобы ребенок родился мертвым... Вы сами понимаете, что, когда я вышла из больницы, было поздно о чем-либо думать...

Я старалась не ненавидеть своего будущего ребенка, не хотела на него невольно переносить свое отношение к Рексу, которому я ничего не простила. Перед отъездом домой я отправилась в горы, хотела отыскать миссионера Торнтона, который венчал нас. Я ждала от него объяснений и, по всей вероятности, утешения...

Тут она снова горько рассмеялась.

— Утешение я получила, даже не повидавшись с Торнтоном. Оказалось, что он вовсе не священник, а всего лишь цирковой акробат. Выходило, я даже не была замужем. Рекс обвел меня вокруг пальца, как самую настоящую дурочку. Будь он проклят! Я чуть не помешалась от стыда и отчаяния, я даже не могла ни с кем поделиться своими переживаниями, так как это только бы опозорило меня! Единственный человек, которому я все рассказала без утайки, была моя бабушка.

Шанс и Полхэм переглянулись.

Они ведь предполагали, что Ада Тауэрс приехала в театр, чтобы выяснить личность Хемингуэя и с его помощью разоблачить заявление Люси о наследственном безумии в роду Хандлеев. Но, конечно, на такой шаг она могла решиться лишь при условии, что считала Рекса вполне здравомыслящим человеком, которым мог бы гордиться его сын... Теперь же выяснялось, что действиями старой миссис Тауэрс руководили куда более сложные соображения. Возможно, она пришла перехватить в театре Хемингуэя и поговорить с ним начистоту, сказать ему, что по его милости у Люси стал теперь такой замкнутый и нетерпимый характер?

Джефу было бы куда легче понять реакцию матери, нежели низвергнуть с высочайшего пьедестала образ своего героического отца, погибшего смертью храбрых в борьбе за независимость и свободу...

— У меня родился ребенок,— продолжала с недоброй усмешкой Люси,— уж если говорить напрямик, внебрачный сын. Боюсь, из меня не получилось очень нежной матери. Дома я вообще не хотела его видеть. К счастью, характер моей работы позволял мне держать его в отдалении от себя. Фактически я полностью передала все заботы о Джеффри Анне.

Ей было тогда всего двенадцать лет, но у некоторых девочек-подростков настолько развито материнское чувство, что они вполне заменяют братьям и сестренкам занятую мать. Анна просто обожает малышей. Кстати, Джеф нисколько не походил на Рекса, но я-то видела в нем его отца. И придирчиво следила за каждым жестом, словом, взглядом... Наверное, вы найдете это чудовищным, но я превратила своего ребенка в объект мести за поруганную любовь. Вам, разумеется, говорили, каким я была домашним тираном? Если бы у вас было побольше времени, капитан, вы бы пристальнее пригляделись ко мне и поняли, что я собой представляю...

На протяжении двадцати лет самым большим наслаждением для меня было доводить мужчин до дверей комнаты, внушив им безмерную к себе страсть, и захлопывать ее у них перед носом. В каждом из них я видела Рекса и мысленно обращалась к нему с такими словами: «Вот, получай же, что заслужил, за те надругательства, которые я вынесла по твоей милости в юности!»

Люси протянула руку к стакану и поднесла его к губам.