Смерть Вазир-Мухтара

Когда Самсон узнал, что Грибоедов добивается дестхата о его выдаче, он никому ничего не сказал. Он подтянулся только, подвязался покрепче и пошел для чего-то осматривать свой дом. Стройка была крепкая. - Белить нужно, - сказал Самсон деду-дворнику и ткнул пальцем в облупившуюся белую скорлупу на стене. Он ковырнул ее пальцем, скорлупа стала в нежных трещинах, и трещина поползла далее. Он осмотрел забор. - Забор чинить, подпоры новые ставить. Лужи на дворе его огорчили: - Мостить надо. И назавтра же стали белить дом. Когда дом починили штукатуры и плотники и поправили забор, Самсон послал за Скрыплевым. - Садись, - сказал он ему. Скрыплев присел на край стула. - Мне с тобой трудно говорить, - сказал Самсон, - и мой разговор недолгий. Только ты не хитри. Хитрить со мною ни к чему. Я кой-кого поумней пересиживал. И только тогда взглянул на белобрысые волосы и крупные веснушки. Скрыплев посапывал и молчал. - Ты петь умеешь? - спросил серьезно Самсон. - Петь? - Прапорщик удивился, и лицо у него стало обыкновенное, как всегда. - Н-нет, не умею. - Знаю, что не умеешь, - сказал Самсон, - но если говорить не хочешь, так, может, попоешь? - Прошу вас не шутить, ваше превосходительство, - сказал сипло прапорщик. - А я шучу, - сказал Самсон, - я все шучу. Все как ни на есть. Всю жизнь шутил, а ты за меня отшучиваться будешь. Ну и хорошо. Помолчи. Я первый говорить буду. Есть о выводе дестхат. Прапорщик опять удивился и опять стал как всегда. - Выводить нас будут в Россию, под почетным караулом. Тебя, как командира, простят и дадут тебе в награждение шелковую нашивочку. На шейку твою. Как ты из высоких чинов и отец твой сидит в Херсоне главным куроводом. Прапорщика покоробило. Он встал быстро. - Прошу вас, Самсон Яковлич, не затрагивать... - А я затрагиваю, - сказал Самсон, - я всех затрагиваю и на твое прошение не гляжу. Ты прошение, чтобы не затрагивать, напиши на листочке и дай мне. Скрыплев двинулся вон из комнаты. - Не спеши, Астафий Василич. Ты это прошение изготовь, я подпишу, и мы его превосходительству главному Грибоедову вместе отправим. Что ж в одиночку! Прапорщик уже не спешил. Он стоял, и кадык ходил у него над воротником. Самсон помолчал. - Я паршивую овцу в баранте держать не стану, - сказал он ровно, - и уходи на все четыре стороны. Я тебя не держу. Сегодня же собирай хламишко свой. Тебе дед подсобит, да я еще на дорогу тебе рыбьих мехов подарю. Зейнаб сюда зови. Прапорщик двинулся. - Не то постой, - сказал Самсон, - может, не отпускать тебя? Ты, пожалуй, болтать станешь. Птица ты великая, беглый его императорского величества прапорщик. Тебе ж пропитание достать нужно будет. Он смотрел на прапорщичьи ноги. - Продашь, пожалуй. Нет, лучше я тебя в яму посажу. Здесь ямы хороши. Посидишь годка два и подохнешь. Посадить тебя разве в яму? Дед тебя по-раскольницкому отпоет. Не то попа позвать можно. Но прапорщик молчал. Белобрысое существо с яркими домашними веснушками, российский прапорщик Евстафий Васильевич Скрыплев прислушивался к словам Самсона, как к словам, не относящимся к нему. Словно он попал на театр, и там шло представление: переодетый ханом мужик ругал кого-то. Случайно кто-то это и был он сам. Персидские ямы, оскорбление: старого отца звали куроводом, какие-то рыбьи меха - все путалось у прапорщика, у Евстафья Василича Скрыплева, у Сташи. - Зейнаб зови, - сказал Самсон лениво. Вошла Зейнаб и стала почему-то у двери. Самсон оглядел ее и усмехнулся. - Не нагуляла еще брюха. Ничего. Зейнаб на него глядела очень ясно. - Твой муж уезжает отсюда, - сказал он по-персидски. - К себе домой. Ты у меня жить будешь. Перебирайся в андерун. Сегодня же. Зейнаб не заплакала, не испугалась. - Ты поняла? Муж твой хараб. Я другого тебе мужа найду. Не плачь. Она и не плакала. - Моя вина, - сказал по-русски Самсон, - загубил девку. Он не подозвал ее и не приласкал. Она опостылела ему почему-то сразу же после замужества. Она была его дочь, но ни разу после свадьбы она уже не проводила рукой по его лицу. - Что ж ты стоишь? Уходи, - он махнул рукой. - Я не хочу, чтобы муж уезжал, - сказала Зейнаб, - сделай так, чтобы он остался. - Уходи прочь. Самсон встал и показал ей кулак. Не хан стоял в комнате, а беглый вахмистр Самсон Яковлев. - Уйди! Зейнаб стояла так, как когда-то стояла ее мать-армянка, которую он убил, - подалась назад и не уходила. - Убью, сволочь! - крикнул Самсон. Он ударил ее кулаком в плечо, и, дрожа, потому что ничего уже не видел, а кулак ходил по своей воле, он вдруг разжал пальцы, схватил ее за волосы и бросил в дверь. Потом отшвырнул ее сапогом и прошел, топая, к скрыплевской половине. Он постоял у коричневой, обитой коленкором двери, сопя и тарахтя. У двери он остановился. Он сжался, подтянулся. Он метнул кулаком в дверь, как в пустое место. Дверь ничего, не поддавалась. Тогда, отступив с отвращением, так же все сжавшись, он медленно отошел от двери и стал бить стекла в галерее. Он метал кулаком в стекло, как в пустое место, и стекло разбрызгивало, как мису с водой. Дойдя до последней рамы, он сунул в нее локтем, потому что руки у него были окровавлены. Он стоял у конца галереи, там, где она выходила на балкон, и смотрел, как падает кровь с его рук. Капли вздувались на красной ладони, потом текли к пальцам и медленно, толстыми струйками падали с них. - Куроводы, - сказал он тихо.