Смерть за стеклом

Разговоры вполголоса и грустные лица – действительно, всем не по себе. И чтобы забыться, «арестанты» бросились убираться. Основной источник и разносчик заразы был ликвидирован – появился смысл начать генеральную уборку, за что ребята принялись с невиданным пылом. Вынесли каждый матрас и каждое одеяло, стирали, сушили, обрабатывали порошком и снова стирали. Потом занялись одеждой, подушками, постельным бельем. По очереди приняли душ и не забыли про порошок. Извели десять упаковок антиблошиного снадобья – и все из недельного бюджета. Воггловы блохи, помимо того что чуть не до смерти загрызли «арестантов», нанесли и весьма существенный материальный ущерб: за этот день в доме недосчитались восьми бутылок прекрасного вина и тридцати банок хорошего пива.

А сам Воггл в течение растянувшейся на весь день уборки оставался в своем углу и, тихонько раскачиваясь под одеялом, что-то мурлыкал себе под нос.

Поющий обиженный тролль, как назвала его одна из газет.

В конце дня было объявлено имя первого исключенного.

– В тот вечер в эфир дали два эпизода, – объяснил инспектору Хупер. – И это весьма предусмотрительно: в перерыве люди получили возможность выскочить, перехватить пивка и мяса под соусом карри.

– Не надо о еде, – попросила Триша. – У меня с утра во рту ничего не было.

– Возьмите половину моего батончика «Марс», – без особого энтузиазма предложил Колридж.

– Спасибо! – ужаснулась Триша. – Шоколада сейчас не хочется.

Инспектору едва удалось скрыть облегчение.

– Итак, – вернулся к прежней теме сержант, – первая трансляция в воскресенье – прямой эфир, когда было объявлено имя выселяемого. А вторая – прямой репортаж о том, как изгнанник покидает дом.

– Замечательно, – проворчал Колридж. – Прекрасная возможность провести вечер, наблюдая, как незнакомого вам человека неизвестные вам люди выдворяют из дома, в котором вы никогда не были. И к тому же очевидно, что вы больше никогда о нем не услышите. Трудно придумать более захватывающий сценарий!

– Надо втянуться, сэр. Когда втянешься, безумно интересно.

– Понятно, Хупер. Только хотелось бы знать, неужели о такой потрясающей возможности мечтали заложившие краеугольный камень западной культуры древние греки?

– Я же говорю, если не втянуться, невозможно оценить.

– От Гомера до «Любопытного Тома» всего два с половиной тысячелетия. Славный путь, вы согласны?

– Сэр, – не выдержал сержант. – Мы работаем, как минимум, по четырнадцать часов в сутки, чтобы разобраться с этим делом. И вы не имеете абсолютно никакого права постоянно отвлекать нас репликами не по делу.

Возникло неловкое молчание, которое длилось ровно столько времени, сколько потребовалось Колриджу, чтобы развернуть шоколадный батончик. Хупер вспыхнул: он устал, был зол и раздражен. Инспектор и не подозревал, что способен вызывать подобные чувства. И немного расстроился.

– Ну, пошли дальше, – наконец проговорил он.

День четырнадцатый

7.30 вечера

– Внимание! Информация для «арестантов». С вами говорит Хлоя. Вы меня слышите? Первый человек, который покинет дом… – Хлоя выдержала драматическую паузу и закончила: –…Лейла!

Лейла выглядела так, словно ее с размаху ударили крикетной битой по лицу, но нашла в себе силы выполнить освященный временем ритуал и повела себя, как должно в подобных ситуациях.

– Есть! – выкрикнула она и вытянула перед собой руку, словно невероятно обрадовалась. – Теперь я могу вернуться к любимой кошечке.

– Лейла, у тебя два часа на сборы и прощания, – объявила Хлоя. – Через два часа мы снова вернемся в эфир и поведем репортаж о первом выселении. До скорого!

Лейла оторопела. Оторопели все.

Даже Воггл под своим одеялом. Он, подобно всем остальным (кроме Дервлы), полагал, что его показывали не чаще других, и, хотя считал, что вел себя как подобает, не рассчитывал на симпатии зрителей. Годы насмешек и презрения со стороны почти всех, кого он встречал, – достаточный повод ожидать, что публика отнесется к нему так же, как те фашисты, которые раздели и без всякой причины избили его в саду.

Но телезрители, наоборот, пожалели. Они поддержали своего маленького гоблина, этого обиженного тролля. Он стал их любимцем. И хотя Воггл понятия не имел, на какую головокружительную высоту взлетела его популярность, он был удивлен и взволнован уже тем, что избежал выселения.

На мгновение он высунул голову из-под одеяла, буркнул:

– Вашу мать! – и снова скрылся в своей берлоге.

И тогда завыла от отчаяния Лейла. Именно завыла. Несправедливость случившегося показалась ей неправдоподобной. Слезы катились по щекам, и она в припадке жалости к себе раскачивалась на красном диване взад-вперед. Как? Неужели зрители предпочли ей Воггла? Воггла!

Лейла бросилась в исповедальню излить свою ярость.