Смерть зовется Энгельхен

— Больше тебе нечего сказать нам, Батя?

Но добиться от него ничего не удалось. Николай взглянул на меня. Я понял. Это трусливая скотина, но не провокатор. Провокатор в такую минуту сказал бы все.

— Уведите! И сторожить! Другого сюда! — приказал Николай.

Мы слушали Фреда, который знал Батю еще с детства, когда-то это были хорошие товарищи, но с той поры прошли годы. Он думает, что человек этот окончательно опустился.

— Он сделался вором, — напомнил я.

— Но не шпиком, — уверенно сказал Николай. — Что, однако, с ним делать? Если он и не шпик еще, стоит ему попасться немцам, он все скажет. И отпустить его мы не можем и расстреливать вроде не за что.

Да, положеньице! Сотни тысяч людей в этой стране погибли из-за таких вот, как этот Батя. Попади такой в гестапо, а это может случиться с каждым из нас, немцам ничего не будет стоить добиться от него всего, что им только будет угодно. Но как в подобных обстоятельствах будет вести себя любой из нас, таких безупречных, какими мы считаем себя, — неизвестно…

— Я думаю, его можно бы оставить, — предложил Фред. — Он не предатель, и кто знает, от чего он бежит.

— Подумай, что ты говоришь, Фред! Ты ручаешься за него?

Фред задумался. Он колебался.

— Ведь он только украл велосипед.

— Но он лгал! А видел ты, как он вел себя?

Николай прервал нас.

— Сначала допросим второго, потом посмотрим. Явились-то они вместе…

Другой оказался крепким орешком. Мы сыграли с ним нашу комедию сразу же, как он вошел. Я не любил этих игрушек, нехорошо это, я никогда не верил, что такие игрушки могут сослужить службу. В свое время такой спектакль устроили и мне, но я ни на минуту не сомневался, что это всего лишь игра. Второй держался, держался блестяще, надо сказать.

— Как вы думаете, что мы сделаем с вами? — спросил я.

— Повесите, что же еще? Я понимал, что и такой исход возможен. Только выбора у меня не было, — ответил он бесстрастно.

— Вы думаете, повесим, только и всего?

— Знаю я, на что вы способны, со мной однажды уже было это.

Он говорил так, как будто считал нас немцами.

— Стольких вы замучили, одним больше, одним меньше…

— Ты у нас по-другому заговоришь, негодяй! — прикрикнул Фред.

— Говорить не буду. Я говорю, только когда мне хочется, на вас мне плевать.

Теперь, собственно, самое время дать ему в зубы, так уж заведено у немцев. Но кто же из нас способен ударить? Ну, а если без этого — он тотчас же усомнится, что попал к немцам.

— Курите, Маху.

— Спасибо, не курю.

Неужели он смеется надо мной? Или мне только кажется? Или это просто у него манера такая?

— Вы умный человек, Маху, мы могли бы договориться. У вас есть возможность выпутаться.

— В Градишти мне говорили то же самое. И не старайтесь, я не свинья.

— Вы ведь не знаете, чего нам нужно от вас.

— Знаю. Вам нужно, чтобы я отправился дальше, нашел место, где скрываются партизаны, и сообщил вам. Государственный министр Франк ассигновал на поимку здешней банды миллион крон… Одно могу сказать вам: если я найду их, я с ними останусь.

Он говорил уверенно, убежденно. Но я не мог ему поверить.

Не нравилась мне эта история с самого начала. Он говорил уверенно, но, может быть, он и не поверил, что мы власовцы. Или поверил?

— Где вы встретились с Батей?

А, с этим… вчера в лесу. Он пожалел Батю, дал ему поесть. Так как и тот искал партизан, они пошли дальше вместе. Раньше они тоже встречались иногда на заводе.

— Мне кажется, он малость того… — Маху постучал себя по лбу. — Вы б не били его, и так он…

— А откуда у вас маузер, Маху?

— Я говорил вам. Меня вез гестаповец. Поездом. Железнодорожники убили его. Когда я увидел, что он мертв, я забрал пистолет и ушел в лес. Это было три дня назад, недалеко от Куновиц. Я сразу же отправился вас искать.

Значит, он понимает, что мы не немцы.

— За что вас взяли?

— За спекуляцию. Я имел дело с кожей. И речь шла не о пустяках каких-нибудь, за это виселица полагается.

— Вы, значит, саботировали?

— Все это слова. Теперь каждый, кто может, спекулирует. Я заведовал складом на кожевенном заводе, так что… сами понимаете.

— Так когда убили гестаповца?

— Три дня назад. В полвторого. Поезд шел из Куновиц в Злин. Гестаповец вез меня из Градишти, где меня арестовали. И обработали же меня, скажу я вам.

— Вы понимаете, что мы можем проверить все, что вы говорите?

— Сколько угодно. Я сказал правду.

Нет, я просто предубежден, даже зло берет. Мне не нравится его лицо, но сколько есть настоящих, честных людей, лицо которых может не понравиться. А у меня-то самого какое лицо? Тоже не всем, наверное, нравится…

— Вы сказали правду? Чистую правду?

Я все никак не мог успокоиться: в чем же все-таки тут дело?

— А маузер?

— Вы спрашиваете четвертый раз. И дался вам этот маузер!

— Я спрошу вас еще десять раз.

— Я взял его из рук мертвого гестаповца, которого убили кочегары. Труп лежал рядом со мной, не более метра.

— Какие системы пистолетов вам известны?

— Никакие. Я и с этим не умею обращаться. Но если человек попадает в такую переделку, все может пригодиться. Я думал, что здесь меня научат обращаться с оружием.

— Значит, вы и не знаете, что это маузер?