Смертельно опасны

«Мы спустили вниз все люстры Метрополитен – двадцать одну штуку, Сьюзен, подумай только! – и протерли каждую хрустальную капельку. Каждый второй год все красные ковры там меняли полностью – это стоило семьсот тысяч в долларах 1990‑х. А каждые пять лет меняли все сиденья в Театре штата Нью-Йорк – так он назывался тогда, потом его переименовали, не помню как. Пять мойщиков окон работали там ежедневно. Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом. Сотни людей, смеясь и болтая, становились в очередь – послушать оперу или концерт, посмотреть балет или пьесу. Сколько я там пересмотрела всего, не поверишь».

Расплавленного золота больше нет. Ни электричества, ни спектаклей, ни зрителей. Все это исчезло еще до моего рождения, а теперь я старуха.

Когда я пришла обратно, Притти уже проснулась. Почтение к собственной особе переполняло ее голубые глазища.

– Это вправду Начало, няня!

– Поздравляю, – сказала я. – Сегодня мы проведем церемонию.

– Теперь я взрослая женщина, – гордо заявила она. Простенькое детское личико, худющие руки и ноги, впалый живот не округлился даже в этот знаменательный день. Ей тринадцать, наши девочки редко начинают так рано: Кара на год старше, а месячных еще и в помине нет.

– Да, Притти. Ты теперь женщина и можешь родить стае дитя.

– А вы все, бездетные, будете меня слушаться!

Младшие, Сейла и Тинни, надулись.

Бабушка учила меня не только медсестринскому делу, и читала я тоже много. Когда мир осознал, что вирус сделал 99 % женщин бесплодными, повсюду начались бунты, и книги стали гибнуть от пожаров, от сырости и от крыс, но некоторое количество все же уцелело.

Сколько еще в мире осталось людей? Кто знает… Перепись населения, радио и телевидение, правительство – ничего подобного давно уже нет. В этой части планеты существуют только общины и стаи. Общины живут за городом и занимаются сельским хозяйством. Я ни в одной из них не бывала, потому что родилась в стае – не в этой, в другой, захватившей мою мать и бабушку. Мы, живущие стаями, – охотники-собиратели в городских условиях. Охотимся на кроликов, на оленей и на собак, собираем консервы. Не совсем каменный век, но кое-как выживаем. Кое-кто поговаривает, будто в маленьких городках на севере и западе цивилизация в какой-то степени сохранилась, но Эндикотт, Итака, Бат для меня – неизведанные земли.

Скоро выяснилось, однако, что одна из чужих стай обитает совсем рядом с нами, в бывшем отеле на улице под названием «Сентрал-парк-саут». Майк взбеленился и наорал на разведчиков:

– Куда вы смотрели, спрашивается?!

Те повесили головы.

– Что нам, пропадать теперь из-за вас? Ладно, потом разберемся. Сейчас придется вести с ними переговоры.

Это поразило меня – не лучше ли просто уйти? Но Гай, который уже сменился и чистил свое оружие, объяснил мне:

– Тут большой лес, няня, дичи полно.

Майк и почти все мужчины, вооружившись до зубов, ушли договариваться с чужими, а мы с Бонни, Гаем и его другом Джемми отправились подыскивать место для церемонии.

Бонни, моя ученица, станет хорошей няней, когда я не смогу больше угнаться за стаей… а может, и не станет. Она сильная, смышленая и уже знает больше, чем полагает Майк. Умеет пользоваться докризисными лекарствами – их запас быстро тает, а секрет их изготовления потерян для нас, – и, что гораздо важнее, умеет собирать и заготавливать травы: черника от поноса, хвощ останавливает кровь, бузина от лихорадки, примула от сыпи. Умеет также вправить кость, извлечь пулю, очистить рану с помощью белых червей.

Нет в ней только тепла и веселой бодрости, которые помогают больным выздоравливать не хуже лекарств. Она точно каменная. Я ни разу не видела, как она улыбается; слова не вымолвит, пока не спросишь ее о чем-то, ни к чему интереса не проявляет, ни от чего не приходит в восторг. Бонни большая, нескладная и очень дурна собой – волосы как пакля и подбородка нет. До того как меня взяли в эту стаю, ей, видно, нелегко приходилось: груди и ляжки у нее в шрамах. Лью, скорее всего, велел бы пристрелить ее как бесплодную, но тут его самого убили в междоусобной стычке, а Майка я убедила отдать Бонни мне в ученицы. Это, помимо прочего, избавило ее от повинности спать со всеми подряд. Няни и их ученицы – единственные женщины, которые сами выбирают себе мужчин, но Бонни так ни разу никого и не выбрала.

Вот и теперь, когда мы с Гаем и Джемми обходили разрушенный Линкольн-центр, она слова не вымолвила. Рассказы бабушки помогали мне узнавать, где что было раньше. Прямо над нами высился Театр штата, где зрители в регулярно обновляемых креслах наслаждались балетом (там, где мы поселились, были, видимо, репетиционные залы). А в здании с пятью арками когда-то помещалась Метрополитен-опера. В зале не помню чьего имени выступали симфонические оркестры – музыканты все в черном, на женщинах длинные платья с блестками. В одном из соседних с оперой зданий располагался драматический театр Вивиан Бомон, в другом – библиотека, ныне сгоревшая и заросшая сорняками.