Смертельное шоу

-- Он большой вырастет?

-- Вообще-то Тамагочи живет месяц. Потом умирает, -- горестно вздохнула она.

-- И эту штуку можно выбрасывать?

-- Нет. Если нажать вот эту кнопочку, Тамагочи снова родится. И снова его нужно будет кормить, водить гулять, мыть, воспитывать. А если после рождения за ним не следить, он вырастет злым, будет корчить рожи, ругаться и плохо себя вести. Прямо как человек...

-- Японцы придумали?

-- Да. В этом году. У них -- повальный бум на Тамагочей. Говорят, уже Америки достиг...

-- Я в Москве такое не видел, -- честно признался Санька.

-- Его мне Владимир Захарыч привез. С Майорки...

Электронный сынок зевнул и закрыл глазки.

-- Ему пора спать. А мы шумим, -- бережно, боясь качнуть брелок, Нина положила его в сумочку.

Замок, придерживаемый ее пальчиками, закрылся беззвучно. И тут же Нина и Санька вздрогнули от голоса официанта.

-- Ваши "Николашки"! -- поставил он на край стола тарелку.

На ней лежали дольки лимона. Левая половина каждой дольки чернела под слоем растворимого кофе, правая была белой от сахара.

-- Один немецкий турист нас научил. Года три назад. Гостям нравится, -- объяснил официант. -- Эффект невероятный! Не дает запьянеть.

-- Спасибо, -- шепотом сказала Нина, и Саньке до боли в висках захотелось выпить весь графин водки и не прикасаться к этим черно-белым "Николашкам".

Глава двадцать первая

СМЕРТЬ ТАМАГОЧИ

Из ресторана они вышли в двенадцатом часу ночи. На набережной было больше людей, чем днем, и вообще создавалось ощущение, что люди едут на юг не для того, чтобы загорать и купаться, а с одной-единственной целью -выпить по ночам как можно больше спиртного.

Разрекламированный "Николашка" вовсе не спасал от градуса. Густая местная водка клаксонами гудела в голове у Саньки. Казалось, что десятки автомобилей одновременно сигналят ему, чтоб он отошел в сторону. Санька так и сделал пару раз. Но вместо автомобилей, грозящих раздавить его, мимо прошли, пьяно раскачиваясь, такие же, как он, гости юга, и Санька перестал выполнять правила дорожного движения.

-- Я дала ему адрес вашего дома в Перевальном, -- после уже привычного молчания сказала Нина.

-- Кому?

-- Гитаристу.

-- Культуристу?

-- Нет, гитаристу... Он к нам подсаживался. Ты что, забыл?

Набережная качнулась. Примерно так же, как в тот день, когда он пытался усмирить ее роликами. Странно, подумал Санька, как это смог какой-то гитарист подсесть к их столику, если все так раскачивается.

-- А стулья были прибиты к полу? -- наморщив лоб, спросил он Нину.

-- Тебе нужно лечь, -- с интонациями врача посоветовала она.

-- А что, соскользнем?

-- Автобусы уже не ходят...

-- Тогда как в песне!.. У Мур... у Мюл... у Му-лер-мана! "А я по шпалам, опять по шпалам иду-у домой по привычке!" Пошли?

-- Тогда возьмем такси.

-- В этой дыре есть такси? -- икнул он.

-- Частный извоз есть. Это еще дешевле.

-- Дешевый сыр только в мышеловке! -- назидательно поднял он к

небу указательный палец и вдруг совсем близко увидел ее лицо.

На нем не было ни капли химии. Ресницы -- без туши. Губы -- без помады. Щеки -- без пудры и крема. Лицо казалось похожим на местный сочный помидор, выращенный без удобрений и химпрепаратов. Только помидор бледный, еще не вызревший.

Саньке вдруг стало безумно жаль Нину. Он лишь сейчас, спьяну, понял, что мрачный Буйнос никогда не откликнется на ее любовь, и не только потому, что парням да и мужикам тоже редко нравятся сухие, библиотечного вида девушки, лица которых похожи на бледные книжные страницы. Просто люди типа Буйноса ничего не делают из чувства. Их каждый шаг просчитан и выверен. И если он все-таки решится на женитьбу, то только с той, что может принести ощутимую выгоду. Особенно денежную. При Брежневе делали карьеру, выбирая себе в жены дочек, внучек или племянниц номенклатурщиков. Сейчас -- дочек, внучек или племянниц новых русских. Время сдвинулось, подход не изменился.

Губы у нее были самые обычные. Наверное, даже помада не сделала бы их сочнее и привлекательнее. Губы вызвали резкую жалость. Саньке вдруг представилось, что Нина еще с детства знает об обычности своих губ, представилось, сколько слез из-за этого выплакано в подушку и, возможно, ее отношение к краскам и помаде тоже рождено сотнями проплаканных ночей, рождено жалостью к себе, и он, не в силах устоять перед желанием хоть как-то облегчить ее муки, притянул Нину за плечи и прижался к ее губам.

-- М-м-м, -- не разжимая их, задвигала она головой.

Он ощутил ее стиснутые зубы за губами, ощутил ее страх и удивление и еще сильнее притянул Нину к себе.

-- Уа! Уа! -- взвыла ее сумочка.

Сильно, по-мужски она оттолкнула его, щелкнула замком и, достав брелок с проснувшимся Тамагочей, оглушила Саньку укором:

-- Ты разбудил его! Ты!

Саньке захотелось спросить, так кто из них вдымину пьян, он или она, но вместо этого брякнул:

-- Выкинь ты своего томагавка! Детей надо настоящих иметь, а не пластиковых!

-- Ты -- хам! -- отступила она от него. -- Я тебе помогаю, а ты... ты...

-- Иди ко мне! -- схватил он ее за рукав платья. -- Забудь ты про эту игрушку!

-- Ты... ты...