Смертельное шоу

-- Что, всем участникам конкурса?

-- Какого конкурса?

Только после этого вопроса, заданного с глупой рожей, Ковбой перестал восприниматься Санькой как обманщик. Музыкальный центр и вправду стоял в его комнате и молча слушал диалог. Вещи не лгут. Вещи -- не люди.

-- Так ты не читал записки? -- проверяя догадку, спросил Санька.

-- Нет.

-- А чего ж тогда убегал?

-- Мне так сказали.

-- Кто?

-- Пацан один. Я его не знаю. Он пострижен так... ну, по-модному, под "быка". Мамаша говорила, что раньше такую причу "боксом" звали. Года в пятидесятые. Она тогда еще пацанкой была...

-- Как он был одет? -- спросил Санька и почему-то подумал, что сейчас услышит про серую майку.

-- По-разному...

-- Что значит, по-разному?

-- Ну, утром один прикид, вечером -- другой. Я -- не баба, чтоб тряпки запоминать...

-- Майку он надевал? -- уже начинал нервничать Санька.

-- Не помню. Может, и надевал. Мне-то что?

-- Что ж ты, всех, кому записки вручал, знал в лицо?

Ковбой хмыкнул, потрогал пальцами пятку и радостно объявил:

-- Подсохла, зараза!

-- Так что, знал?

-- Никого я не знал. И тебя, между прочим, тоже!

-- А как же?..

-- Он меня приводил к тому, кому это... ну, вручить надо. Показывал, давал бумажку и говорил, кого спросить. Вас так много было, что я щас почти никого не помню. Даже по названиям. Вот вас только помню: "Мышьяк". Смешной лейбл!

-- Чего ж смешного?

-- Ну, прикольное. С мышами.

-- Ты в каком классе-то учишься?

-- А-а, бросил...

Лицо Ковбоя стало кислым. Видимо, он относился к числу людей, которые считают учебу в школе садистским приложением к детству.

-- Давно?

-- Чего давно?

-- Бросил-то давно?

-- В восьмом классе.

-- И что теперь?

-- А ничего! Тусуюсь помаленьку. Там деньжат срублю, там... А чо напрягаться? Кому щас инженеры нужны? Вон, все наши инженеры на набережной стоят, шашлыками торгуют.

-- Значит, химию ты плохо учил, -- самому себе сказал Санька.

-- Чего?

-- Это я так, про мышьяк...

-- А-а, ну да -- мышьяк. А еще я запомнил "Молчать" и Жозефина.

Эта Жозефина такая белобрысая. Я ей эту ксиву в руки сунул, а она

расплылась в улыбке, как блин на сковородке, и заворковала:

"Болшой спасибо! Болшой спасибо! Какой хароши город Приморск!"

Дура набитая. Барби ходячая. Нерусская какая-то крыса!

-- А Джиоеву ты бумажку давал? -- вспомнил Санька еще одну строку из списка.

-- Кому-кому?

-- Ну, певцу такому невысокому... Он черноволосый. Кавказец.

Но без усов. Кажется, осетин...

-- Нет, не помню. Их столько перед глазами промелькало! Ошизеть можно!

-- Ладно, -- закончил эту часть допроса Санька. -- А где парень,

твой хозяин, сидел или там стоял, когда ты нам вручал записку?

Ему не верилось, что он так и уйдет почти без новостей от еле

пойманного Ковбоя. То, что он узнал, немного успокоило его, но,

успокоив, и породило новые вопросы. Санька смотрел через открытую дверь на упрямо держащего столбом левую ногу Ковбоя и только теперь замечал, что его грудь и ноги по колено, в отличие от лица и шеи, были вовсе не загорелыми, и это наблюдение, неожиданно изменившее мир вокруг Саньки, мир маленького провинциального домика, вдруг создало предчувствие, что нужно только чуть-чуть напрячься, стать еще внимательнее, чтобы разглядеть главное.

-- Так что, помнишь? -- склонился он, все так же сидя на жестком стульчике, в сторону Ковбоя.

-- Не знаю. Разве вас всех упомнишь!.. Вроде как бы сидел...

-- Где?

-- Там кафе, кажись, есть. Под зонтами.

В груди у Саньки потеплело. Но хотелось еще большего. Хотелось, чтобы ожгло огнем.

-- Когда ты снова с ним встречаешься? -- строго спросил он Ковбоя.

Тот сразу окаменел. Только глаза оставались подвижными. Похоже, глазам хотелось найти новый путь к побегу. Порыскав по комнате, они снова наткнулись на раненую ногу и медленно потухли.

-- Я не в курсе... Он того... пока не звал меня...

-- А как он зовет?

-- Ты что, хочешь, чтоб он меня наизнанку вывернул?

-- Не вывернет. Я не дам.

-- А ты чо?.. Такой крутой, что ли?

-- Незаметно? Еще побегаем?

Спина Ковбоя поерзала на простыне. Он медленно, будто ствол орудия, опустил ногу на стул, с которого еще недавно сбивал Саньку, и натужно промямлил:

-- Он это... мамашиному ухажеру звонит и это... встречу назначает...

-- Так он не местный?

-- Я не знаю. Он меня на пляже нашел. Наверно, не местный. Он загорелый был, но не очень. И загар у него того...

-- Чего того?

-- Ну, не наш... Он не коричневый, а как бы красный... Ну, как бы с красным налетом...

-- Значит, так, -- решил Санька, -- как вызовет тебя снова на связь, сообщишь мне.

-- Да я это...

-- Без понта. Придешь в гостиницу "Прибой"... Знаешь, где находится?

-- Ну, это да... того, знаю...

-- Найдешь в сорок втором номере мужика. Он все время в тельняшке ходит. И передашь ему сообщение. Для меня. Врубился?

-- Ну, это... как бы...

-- Обманешь -- вторую ногу проколю. Вопросы есть?

Тонкие губы Ковбоя еще что-то бормотали, но в этих звуках было не

больше смысла, чем в жужжании комаров возле левого уха.

Встав, Санька потянулся больной поясницей, все еще помнящей

кувырок, и на прощание предложил:

-- И вот еще, тезка! Девчонок больше не трогай. Некрасиво. Девчонки -это святое...