Смертью храбрых

– Вам довелось пообщаться с полковником Борелем? Вот он офицер. Возможно, поэтому он так упорствует с этим делом…

«Получилось!» – Лануа покривил бы душой, если бы сказал, что специально спровоцировал доктора на откровенность, попытавшись разорвать дистанцию, но где-то в глубине души он надеялся, что это произойдет.

– Вы думаете, что полковник Борель испытывает личную неприязнь к Мишо?

– Нет. Полковник человек сурового нрава, но подчиненных он своих любит, потому и смог заменить полковника Дакса…

Доктор внезапно замолчал и уставился в пол, неосознанно начав вытирать полотенцем давно уже сухие руки. Огюстен понял, что была затронута очень тяжелая тема, и постарался перевести разговор в другое русло:

– А капитан Мишо когда-нибудь был вашим пациентом?

Доктор поднял взгляд на Лануа, отвлекшись, очевидно, от каких-то размышлений или воспоминаний.

– Да, был. Трижды, насколько я помню. В плечо, но там ничего серьезного, хотя шрам наверняка остался. В ногу – это было в 15-м. Я так хорошо запомнил потому, что ему несказанно повезло – если бы осколок пришелся чуть выше, я не смог бы спасти стопу, а так только пальцев лишился и то не всех. А год назад, когда он уже был капитаном – получил штыком в бедро. Крови было много. Они тогда какой-то очередной холм брали, а к ночи Мишо в лазарет в бессознательном состоянии лейтенант из его роты принес…

– Простите, что перебиваю, вы не помните фамилию лейтенанта?

– Нет, не помню, да он, по-моему, не представился. Помню, что этот лейтенант очень беспокоился, хотел помочь, но больше под руками мешался. Насколько я знаю, Мишо за тот бой получил Воинскую медаль.

«Держу пари, что это был Феро!» – персона лейтенант Феро виделась Огюстену все более интересной и важной.

– Не заметили ли вы чего-нибудь странного в поведении капитана, когда он был вашим пациентом?

– Да нет, обыкновенный пациент.

– Хорошо. А вам вообще довелось осматривать раненых из второй роты одиннадцатого ноября?

– Да, во второй половине дня. Человек двадцать пять, включая капитана Мишо.

– Он был ранен?!

Коммандан постарался говорить спокойно, но полностью скрыть удивление ему не удалось. Огюстен больше двух часов общался с капитаном, но так и не смог понять, что тот был ранен. Доктор, казалось, не обратил внимание на неожиданную эмоциональность Лануа.

– Несерьезно. Правая рука была оцарапана пулей выше локтя – опять повезло. Я наложил повязку, а после этого его отконвоировали на гауптвахту.

– А какого характера ранения были у остальных?

– Обычные. Осколочные, пулевые, штыковые, была пара раздроблений, много разрывов от колючей проволоки, один ожог. Почти все легкие или средние – тяжелые до меня не добрались…

– А в течение ночи вы знали, что вторая рота ведет бой?

– Так все время кто-то ведет бой, господин коммандан. Даже если мне об этом и сказали, особого внимания я этому не уделил. Последние раненые оттуда были доставлены вечером с полковником – он посещал позиции роты. Когда полковник Борель уезжал туда, я отправил с ним бинты, спирт и несколько шприцов с морфином для оказания помощи на месте.

– То есть, ночью полковник Борель не сообщал вам о том, что во второй роте много раненых?

– Нет. Признаться, с половины третьего и до шести меня вообще никто не беспокоил, и я смог поспать.

«Почему же Борель не организовал хотя бы вывоз раненых? Из-за оторванности позиции?» – вопросов к полковнику становилось все больше, и Огюстен понимал, что получить на них ответы будет нелегко.

– А что произошло в шесть?

– В полк пришла новость о Победе.

«То есть, в шесть, когда к Мишо должен был отправляться очередной курьер, в полку знали о подписании перемирия…»

– Вы сказали, что осмотрели человек двадцать из второй роты, но у вас никто из них не лежит, их отправили в тыл?

– Не всех. Большей части я оказал помощь и отправил в расположение роты, а восьмерых, да, отправили в Реймс.

Огюстен провел нехитрые вычисления: получалось, что сейчас в роте оставалось около тридцати человек. Лануа встал, удивившись той легкости, с которой ему это удалось, и задал последний вопрос:

– И все же, господин Бодлер, вы бы осудили капитана за его поступок?

Доктор прошелся полотенцем по своей лысеющей голове и лицу, стирая несуществующий пот. Огюстен, глядя на этот жест и на всю фигуру Бодлера, подумал: «А ведь он держится из последних сил, смертельно устал и почти раздавлен». Лануа очень захотелось, чтобы доктора, наконец, отпустили домой, и он мог вернуться к своей частной практике. Бодлер же начал говорить:

– Я никогда бы не осудил человека за то, что он отказывается убивать других людей, но я понимаю полковника Бореля – солдат должен выполнять приказ, даже если не согласен с этим приказом. Здесь нет правых и неправых, господин коммандан – здесь неправы все, здесь все неправильно. То, что мы вообще здесь находимся, это уже ошибка. Поэтому я счастлив тем обстоятельством, что не мне решать судьбу капитана Мишо. Если суд оправдает его, это будет гуманно, если осудит к расстрелу, это будет обоснованно. Я ответил на ваш вопрос, господин коммандан?

– Вполне. Всего доброго, господин Бодлер.