Смертью храбрых

Когда лейтенант ушел, Огюстен начал приводить свое временное рабочее место в надлежащий вид. Первым делом он аккуратно переложил со стола на подоконник разобранный пистолет Руби¹¹ – судя по виду, неисправный. «Спусковой механизм износился напрочь…» – сделал свой вывод Лануа на основании беглого осмотра.

Размышлением о пистолете Огюстен в очередной раз отвлекал себя от значительно более важного вопроса: чего, собственно, он хочет добиться от солдат? В действительности же и этот вопрос не был наиболее важным – наиболее важный вопрос звучал так: каким образом Лануа собирается обернуть это дело в пользу капитана Мишо? Он боялся задать себе этот вопрос с самого разговора с капитаном ведь, с точки зрения фактов, никаких оснований для оправдания Мишо не было. Но дальше скрываться от этого вопроса коммандан не мог, потому что от ответа на него зависело, о чем именно он будет спрашивать солдат. Огюстен набил и раскурил трубку – ответ, как ни странно, не явился перед ним в клубах дыма.

Не до конца осознавая собственные действия, коммандан подошел к кровати и развернул знамя. Братство было изорвано в клочья, а Равенство несло на себе следы огня в нижней части. Свобода крепко держалась за подозрительно новое древко и имела лишь одну, залеченную грубыми коричневыми нитками, рубящую рану сверху вниз. Золотая тесьма по краю полотна имела гордый, но очень потрепанный вид и изрядно поредела в боях. На самом полотне все еще были отчетливо видны золотые буквы, гласившие, что за этот кусок ткани будет умирать 701-й пехотный полк Французской Республики и, что делать он это будет ради «Чести и Родины». Ленты для знаков отличия и медалей имели лучший вид, чем остальное знамя, но были совершенно пусты, что, впрочем, не было удивительно – главное полковое знамя находилось, скорее всего, в штабе полка, храня на себе и кресты с медалями. Лануа аккуратно свернул знамя и сел на кровать рядом с ним.

Золотые буквы поселили в голове коммандана идею: «Нельзя доказать невиновность капитана, но это не значит, что его нельзя оправдать. Если подать бригадному генералу Ториссо прошение о помиловании, то он, учитывая ситуацию, вполне может его удовлетворить. Возможно, не получится полностью освободить Мишо от ответственности, возможно, ему придется провести некоторое время в тюрьме или он будет уволен из армии без пенсии, что совершенно неудовлетворительно с точки зрения справедливости, но он выживет. А если капитан выживет, то можно будет бороться и за реабилитацию, хотя бы частичную».

Огюстену лишь раз доводилось общаться с главным жандармом Па-де-Кале генералом Ториссо, и тот запомнился ему флегматичным и равнодушным человеком, но полковник Батистини, который имел более богатый опыт работы с генералом, говорил, что это лишь внешнее. Помимо этого коммандан помнил о том, что Ториссо был последовательным сторонником упразднения Специальных военных советов, которые «в целях поднятия боевого духа и поддержания дисциплины» могли расстрелять хорошего солдата по малейшей глупости, вроде неявки вовремя на ужин. Лануа соврал бы, если бы сказал, что подобных эпизодов было много, но и совсем редкостью они не являлись. Огюстен не знал, согласится ли генерал с доводами в защиту Мишо, но другого способа он просто не видел.

Но лишь личного дела капитана явно не хватало для положительного решения генерала Ториссо. Биографии Мишо и прошению о помиловании нужно было прибавить вес, и у Лануа был только один способ сделать это. Борель будет стоять на своем и дальше – в этом Огюстен после вчерашнего разговора не сомневался. И именно за этим ему в действительности нужны были солдаты второй роты – если не удается пробиться через верх, значит, нужно действовать снизу.

Генерал может отмахнуться от храброго солдата – храбрых солдат во Франции с избытком. Еще легче Ториссо отмахнется от прошения поданного комманданом из собственного ведомства. Но вот на прошение за храброго солдата, подписанное другими солдатами и комманданом из собственного ведомства, он, скорее всего, хотя бы обратит внимание. Пусть в роте и осталось меньше сорока человек, это все еще подразделение сохранившее свое знамя. Огюстен сел за освобожденный от сломанного пистолета стол и расчертил лист для подписей. «Теперь дело за вами, ребята! Впервые за всю эту чертову Войну, вы можете решить что-то сами».

***

Феро пришел через десять минут и принес список роты. Лануа пробежал список глазами и задал давно интересовавший его вопрос:

– Я пересчитал бойцов во время построения. По моим подсчетам вас должно быть тридцать семь, а вас тридцать три – где еще четверо?

– Простите, господин коммандан, но вы ошиблись с расчетами – нас тридцать шесть с капитаном Мишо.

– В таком случае помогите мне, Феро: по словам капитана Мишо к утру одиннадцатого ноября в строю оставалось сорок три человека плюс трое тяжелораненых. Восьмерых раненых отправили в Реймс, значит, вместе с Мишо вас должно быть тридцать восемь…

– Сан-Стефан и Д’Юбер умерли от кровопотери к одиннадцати часам.