Смертью храбрых

Поле, издали казавшееся достаточно ровным, на деле было перерыто и перекопано. Десятки воронок от взрывов, временные неглубокие окопы, следы армейских сапог, в которых скопилась и замерзла вода. «Будто прошелся исполинский земледелец, пропахал поле, скосил лес, накопал гигантской картошки, оставив ямы…».

Несмотря на то, что морфин все еще держал боль на почтительном расстоянии, Лануа все же было совершенно неудобно идти по этому полю. Он считал в уме шаги, чтобы измерить расстояние. Капитан Мишо сообщил, что до позиции бошей было около семисот метров. По подсчетам Лануа ему нужно было сделать около полутора тысяч шагов.

«Триста четырнадцать, триста пятнадцать, триста шестнадцать, …ни в чем не буду нуждаться… триста семнадцать, …на злачных пажитях… триста восемнадцать…»

Под ногами Огюстен увидел четкие отпечатки человеческих ладоней в замерзшей грязи. Похоже, что кто-то падал на этом месте и инстинктивно выставил руки перед собой.

«Где-то здесь залег взвод лейтенанта Нарзака, когда по ним открыли огонь… Четыреста пять, …на стези правды… четыреста шесть, четыреста семь, …много гильз – здесь вели огонь из пулемета, скорее всего во время третьего штурма… четыреста пятьдесят шесть, …долиною смертной тени… четыреста пятьдесят семь, …Ты со мной…»

Огюстену вспомнилась отчего-то прогулка по набережной Роны с Софи. Стояло жаркое лето, и следующим утром он должен был отправляться на фронт. Луиза гостила у родителей Софи, поэтому они имели возможность провести последние часы мирной жизни вдвоем. Он вспомнил, как Софи с этой столь свойственной ей деликатностью все время пыталась покрепче сжать его локоть, как бы стараясь не пустить мужа на Войну. Огюстен никогда не любил гулять вдоль берега Роны с ее вечными запахами краски и ткани, с этим ее зеленоватым оттенком и грязными разводами. Если бы не страстная любовь жены к пешим прогулкам, он вообще редко бы приходил на набережную.

«Пятьсот сорок два, пятьсот сорок три, …они успокаивают меня…»

Она внезапно остановилась и посмотрела на него своими выразительными, как небесный свод, глазами. Человек, плохо знавший Софи, решил бы, что у нее на лице явственно видна печать страха, но Огюстен знал ее хорошо – он знал, что такое лицо у Софи бывает, когда она хочет его поцеловать.

«Шестьсот восемнадцать, шестьсот девятнадцать, …здесь какому-то бедняге попали в голову – до сих пор можно разглядеть ошметки мозгов и пятна крови на камне… шестьсот двадцать, …трапезу в виду врагов моих… шестьсот двадцать один, …вот бы она сейчас была здесь, вот бы она сейчас держала мой локоть, как тогда…»

Огюстен нещадно обругал себя последним идиотом – меньше всего на свете он желал, чтобы Софи оказалась здесь. За годы Войны коммандан многократно благодарил Господа за то, что жена не видела его деяний. Не видела, как он поднимал в атаку взвод, потом роту, не слышала, какими словами он ругался, когда осколок поразил его ногу, не заглядывала в его лицо, когда он убивал, не присутствовала при допросах, которые он вел, не ловила затаенный страх во взглядах солдат, появлявшийся при его приближении.

«Восемьсот один, восемьсот два, …столбик – похоже, остался от колючей проволоки. Интересно, кто и когда успел ее убрать?.. Восемьсот три, восемьсот четыре, …чаша моя преисполнена…»

Лануа уже мог разглядеть подготовленные пулеметные точки, из которых, на счастье, не глядели хищно тяжелые стволы. Ему пришлось обходить особенно большую воронку, на дне которой лежали, полуприсыпанные промерзшей землей, какие-то тряпки.

«Девятьсот семьдесят девять, девятьсот восемьдесят, …во все дни жизни…, девятьсот восемьдесят один, …разбитые брустверы, следы ожесточенной перестрелки, множество гильз и буроватых пятен крови на простреленных мешках с песком и кусках древесины – так похоже на нашу позицию, только выглядит еще более сиротливо…»

Насколько мог разглядеть Лануа, боши тоже забрали все подчистую, не оставив практически никаких следов своего присутствия.

«Тысяча девятнадцать, тысяча двадцать, …в доме Господнем многие дни…»

Тысяча сотый шаг стал последним – Огюстен стоял на краю траншеи бошей. Конечно, мерить расстояние шагами это обрекать себя на неизбежную погрешность, но по всему выходило, что капитан Мишо слегка преувеличил расстояние между двумя траншеями. «Ночью, да в плохую погоду, да еще и в тумане – ничего удивительного, что Мишо немного ошибся». Путь, который солдаты второй роты прокладывали своими телами, был преодолен хромающим Огюстеном за восемь с половиной минут.

Он аккуратно спустился вниз и осмотрелся. Боши действительно не оставили после себя никаких вещей, даже пробитого шлема. Лануа посмотрел через поле на траншею второй роты. «Ничем им не проще было – ни возвышенности, ни ярко выраженных ориентиров для пристрелки. Утром в туман они, наверное, вообще ничего разглядеть не могли, да к тому же патроны вынуждены были беречь. Такие же вмерзшие в землю ребята, как и капитан Мишо со своими людьми».