Смертью храбрых

Я молю Бога каждый день, чтобы он позволил мне вернуться домой, к вам. Но более всего я молю его о том, чтобы мне было куда возвращаться. Как мне рассказать тебе об этом, Софи? Как мне поселить в твоем любящем сердце тревогу и рассказать, что я мучаюсь невыносимой болью каждый день? Как мне признаться, что уже больше полугода я принимаю морфин минимум по самой меньшей мере раз в день, заливая его сверху вином? Сколько раз я прерву твой

спокойный мирный ночной отдых, поднимая погибших солдат в несуществующую атаку? Как мне победить страх не узнать лицо собственной дочери? На фотокарточке, которую ты дала мне на вокзале, ей пять лет, а сейчас уже девять – целая жизнь. А она узнает меня? Или я остался для нее полустершимся воспоминанием из далекого детства?

Я хочу рассказать тебе все, Софи. Как тот совсем молодой парень захлебнулся кровью после того, как я всадил в него штык. Как меня боялись люди, которые без страха шли на вражеские пулеметы и стояли насмерть под артиллерийским огнем. Я не горжусь их страхом – мне стыдно. Как невыносимо стыдно и за тот единственный раз, когда я не смог перебороть соблазн и прикоснулся к телу другой женщины

изменил тебе. Тысячи оправданий я могу привести, но твой взгляд и твоя рука на моей щеке, как и всегда, оставят меня голым и безоружным перед тобой.

А еще я испытываю сильную тревогу

мне страшно, Софи. Страшно от того, что в моем сердце нет радости Победы. Только несколько часов оно билось учащенно, но теперь я чувствую одно опустошение. Будто кто-то сильным ударом выбил весь воздух из моих легких. Я не спас его, Софи. Лишь раз за эти чертовы четыре года мне представился шанс сделать что-то достойноеправильное милосердное, но я упустил его. Капитан Мишо поступил храбрее, чем все мы, и заплатил за свою храбрость по полной цене. Он сделал то, на что ни у кого из

нашего поколения нас не хватило духу – он выбрал мир. Его командир сказал, что в следующую войну Франции не помогут такие солдаты. Но ведь не будет никакой следующей войны, если каждый найдет в себе смелость нарушить приказ об атаке. Но мы боимся – трусы, и отсюда мое опустошение – мы ничего не поняли, Софи, не извлекли урок, а значит, обречены на его повторение. Господи, спаси всех нас от нашей глупости! Когда-нибудь я смогу рассказать тебе об этом человеке все, что знаю, но беспомощная бумага не вместит в себя то, что снедает мою душу.