— Вы не понимаете. Человеческое существо способно умереть — после того, как оно воспроизведет себя в потомстве — и все, что оно знало, все, что оно имело когда-либо, после его смерти останется жить. Но если умру я, то все будет кончено. Я не смогу оставить потомков. Мое знание умрет вместе со мной. Это ужасающая ответственность. Мы не можем позволить себе такого. Я — это все книги, все картины, все песни целого миллиона поколений. Моя смерть будет означать гибель всей цивилизации. А вы сумели сбросить с себя бремя жизни — и достигли величия.
— И поэтому вы пришли к нам.
— Если бы только на свете были боги! Если бы только во Вселенной существовала некая высшая сила! Вы — боги. Вам подвластна эта сила.
— У нас нет никакой силы.
— Мистер Крейн, вы прекрасны.
Старик только покачал головой, с видимым трудом поднялся, вышел нетвердой походкой из храма и медленно заковылял среди могил.
— Если вы расскажете им правду, — сказал чужак, ни к кому не обращаясь (или, можно сказать, обращаясь к будущим поколениям самого себя, которые запомнят каждое произнесенное слово), — будет только хуже.
Прошло всего лишь семь месяцев, на улице больше не стояла весна. За окном бесновался ледяной ветер поздней осени. Деревья на кладбище потеряли свой яркий, живой цвет; они были совсем голые, и лишь изредка на ветвях попадались засохшие коричневые листья. В тот день на кладбище снова пришел старый Уиллард Крейн. В руках он сжимал металлические костыли, дававшие ему целых четыре точки опоры — вместо теперь уже совсем ненадежных двух, служивших ему верой и правдой на протяжении более чем девяноста лет. На землю лениво падали редкие снежинки, иногда их подхватывали порывы ветра и заставляли плясать в диком, безумном танце, лишенном всякого ритма и направления.
Уиллард с трудом взобрался на ступеньки и вошел в храм.
Внутри его ожидал чужак.
— Я Уиллард Крейн, — сказал старик.
— А я пришелец. Вы говорили со мной — или, если хотите, с моим родителем, — несколько месяцев назад.
— Да.
— Мы знали, что вы вернетесь.
— Да-а? А я поклялся себе, что больше никогда не приду к вам.
— Но мы же знаем вас! Мы хорошо вас знаем, мистер Крейн. На земле живут миллиарды богов, но вы — величайший из них.
— Я?
— Потому что только вам пришло в голову преподнести нам самый ценный из всех возможных даров. Вы хотите позволить нам увидеть вашу смерть.
Старик моргнул, и на его щеке блеснула слеза.
— Значит, я пришел именно за этим?
— А разве нет?
— Я думал, что пришел обрушить проклятие на ваши головы. Вот зачем я пришел! Ибо вы, ублюдки, прилетели сюда, чтобы насмехаться надо мной в последние мгновения моей жизни.
— Вы сами пришли к нам.
— Я хотел показать вам, как уродлива и страшна смерть.
— Пожалуйста. Покажите.
И, словно пытаясь угодить гостям, сердце Уилларда остановилось. Старик в агонии рухнул на пол храма.
Со всех сторон подползли чужаки и собрались вокруг, глядя, как человека покидает жизнь.
— Я не умру! — В ярости прошептал Уиллард. Каждый вздох давался ему с трудом, лицо исказилось в героической борьбе за жизнь.
А затем тело его содрогнулось, и старик затих.
Несколько часов, пока остывало неподвижное тело, чужаки в немом благоговении сидели вокруг. Наконец, один из них заговорил. Этому они научились у своих богов: чтобы момент запомнился навсегда, нужно сказать какие-то слова.
— Это прекрасно, — мягко сказал пришелец. — О мой Бог, — в благоговении произнес он.
И чужаки расползлись по сторонам в горьком осознании того, что они навечно лишены этого дара, величайшего из всех на свете даров.