Смешенье

– Всё рушится! Элитный полк, говорите? Значит, в Тауэре найдут холодный чулан, прибьют на дверь табличку «Собственный его величества Блекторрентский гвардейский полк», и если мне очень повезёт и если лорд Мальборо за нас поборется, мне иногда позволят туда заходить и возюкать по бумаге пером. По очень важному государственному случаю мне велят собрать роту и нарядить в мундиры, чтобы пройти перед посольством или что-нибудь в таком роде. Однако попомните мои слова, Боб, через год все наши, за исключением нескольких счастливчиков, будут бродягами. Если Дэнни и Джимми подались в бега, то лишь потому, что им хватило ума это понять.

– Меня часто удивляло, сколько времени вы проводите над письмами из Англии.

– Я видел это по вашим взглядам.

– С лета Господня 1689-го, – сказал Боб, – я пробыл в Англии общим счётом три недели. Читать я не умею и о тамошних событиям знаю только по слухам. Мне не верится в ваши предсказания – если они верны, значит, Англия сошла с ума. Однако у меня нет доводов, чтобы противопоставить их вашим, а субординация не позволяет мне перечить, если вы, сэр, решили превратить зимний лагерь вашего полка в школу выживания бродяг.

– Мало того, Шафто. Ради этих людей я хочу, чтобы они пережили грядущие голодные годы. А ради Англии я хочу сохранить полк. Даже если нас распустят на несколько лет, придёт день, когда полк придётся формировать заново, и я хочу собирать Блекторрентский гвардейский из своих солдат, а не как обычно – из нищих, преступников и ирландцев.

– Вы хотите, чтобы они выжили – по возможности честно, –

перевёл Боб, – и чтобы я знал, где их искать, когда будут надобность и деньги.

– Совершенно верно, – отвечал Барнс. – Само собой, им этого говорить нельзя.

– Разумеется, сэр. Они должны дойти своим умом.

– Как Джимми и Дэнни. А теперь пора, читать ваше письмо. Принесите мне огонь, горящий внутри куста, и я возглашу вам, как Господь Моисею.

Такого рода шуточки Бобу Шафто приходилось выслушивать в качестве платы за то, что полковником у них – человек, учившийся богословию. Он сходил к костерку, который рота капитана Дженкинса разожгла посреди лагеря, реквизировал один вырванный с корнем кустик и поджёг от углей. Неся его, как канделябр, и время от времени потряхивая, чтобы огонь разгорелся, Боб поспешил назад. Обгорелые листья сыпались на письмо, на эполеты и треуголку Барнса; читая, тот сдувал их с листа.

– Это от вашей очаровательной герцогини, – сказал Барнс.

– Я так и догадался.

Барнс некоторое время скользил глазами по листку, потом заморгал и вздохнул.

– Мне можно узнать, о чём там, сэр?

– Это о вашей девушке.

– Абигайль?

– Она меньше чем в тридцати милях отсюда… в доме, который давно не охраняется, поскольку его владелец сидит в лондонском Тауэре. Как удачно, сержант!

– Что удачно, сэр?

– Не прикидывайтесь дурачком. Как раз когда вам пришла пора строить планы на штатскую жизнь, ваша постоянная обуза – Джимми и Дэнни – улетучилась, а вам представился случай заполучить жену.

– Именно что заполучить, сэр, поскольку она – законная собственность графа Ширнесского.

– А нам-то что? Если Джимми и Дэнни могли отправиться за одичалой свиньёй, почему бы нам не украсть для вас жену?

– Что значит «нам», сэр?

– Я принял твёрдое решение! – объявил капитан Барнс, поджигая угол письма. – Обеспечить вам счастливую семейную жизнь на постоянном месте – вот лучший способ не растерять Блекторрентский полк! К тому же это будут превосходные учения!

Дорога в Прецш

Апрель 1696

Но Бог выбрал самый совершенный мир, то есть такой, который в одно и то же время проще всех по замыслу и богаче всех явлениями[39].

Лейбниц

– Менее всего я воображал, что два старых бездетных холостяка займутся доставкой детей из города в город, – сказал Даниель.

Покуда карета моталась и подпрыгивала по хорошей большой дороге из Лейпцига в Виттенберг, а затем по очень, очень плохой в Прецш, Доктор. Уотерхауз оседал, словно груда песка, заталкивал подушки под самые костистые части тела и всё сильнее упирался ногами в основание скамьи, на которой сидел его спутник – Готфрид Вильгельм Лейбниц.

Если Даниель превратился в груду песка, то Лейбниц, куда более привычный к долгим поездкам, являл собой обелиск. Он сидел совершенно прямо, как будто изготовился окунуть перо в чернильницу и начать трактат. Сейчас он поднял бровь и с любопытством взглянул на Даниеля, который уже практически полулежал, едва не упираясь коленом ему в пах.