Смоленская Русь. Княжич 1 (СИ)

Петропавловская церковьбыла возведена во времена правления (1125–60 гг.) смоленского князя Ростислава Мстиславича, внука Владимира Мономаха. Церковь лично освятил первый смоленский епископ Мануил. С архитектурной точки зрения церковь Петра и Павла представляла собой классический одноглавый крестово–купольный четырехстолпный храм с примыкающими тремя высокими апсидами и главой на массивном 12–гранном барабане, опирающемся на квадратный постамент. Внутри церковь была украшена красивыми разноцветными фресками и процарапанными надписями–граффити, некоторые из которых принадлежали князю Ростиславу Мстиславичу – строителю храма.

Построена Петропавловская церковь, как и большинство церквей этого времени, из узких глиняных кирпичей – плинфы, скрепленной известковым раствором. В фундаменте были заложены булыжники на глине. Наружная декоративная отделка строения была достаточно скромна и аскетична. Она выражалась лишь в поясе небольших арок, вертикальных выступах в виде лопаток и пилястр, а так же полуколонн.

По окончании молебна, следуя недавно приобретённому обычаю, я изучил и облазил всё подворье. На территории Городенской княжеской резиденции во множестве присутствовали хозяйственные постройки: хлев, амбары, погреба, а также хранилось несколько сотен стогов сена, для обеспечения припасом многочисленной дружинной конницы. В этот же «Заднепровский», правобережный двор свозились и все натуральные дани – сани битком набитые рыбой и «головами» воска.

Затем, ближе к вечеру, под моим присмотром, слугами была убрана и приведена в приемлемое состояние моя здешняя опочивальня. Она мне, кстати говоря, очень понравилась. Мои здешние хоромы состояли из двух небольших комнат: Передняя (Сени), Комната (впоследствии служила кабинетом). И потом, когда я несколько позже переехал сюда на ПМЖ, я мог спокойно выбираться из своей комнаты, следуя до домовой церкви не выходя при этом на улицу, двигаясь переходами через ныне пустующие женские хоромы, предназначенные княгине и детям.

Сегодня я ещё успел перед сном, естественно вместе со своими дворянами (куда уж без них!), посетить топившуюся по–чёрному баню! Но к своему не малому разочарованию, там я не столько вымылся, сколько перепачкался золой (мыла–то не было, поэтому натирались смесью золы с песком). Тем не менее, впечатлений и в этот день я поднабрался под завязку, поэтому завалился спать без задних ног.

Через несколько дней шумной толпой мы вернулись из Заднепровья обратно в Свирский дворец, считающейся в здешней дворцовой иерархии главным.

Духовник Изяслава Мстиславича, что теперь вновь стал служить при домовой (дворской) церкви Архангела Михаила отец Варламий, как уже говорилось, по совместительству был ещё и моим духовным отцом. При общении с ним я не столько исповедовался в грехах своих тяжкий (таких как чревоугодие, зависть и в том же роде, при этом ни поминая ни словом о реальных психика–душевных проблемах), сколько изучал латинский с греческим. Особенно тяжело, по понятным причинам, мне давался греческий. Хорошо хоть, что значения очень многих греческих слов мне раньше были известны – аристократия, архив и т.п. И даже, о ужас, я «по старой памяти» занялся новым словообразованием, придумав, например, непонятное на непросвещённый взгляд, словосочетание «баллистика».

В общем, с Варламием мы занимались своим привычным чередом, заведённым ещё в Зарое. При этом я, по мнению Варламия, во всех науках прогрессировал на удивление быстрыми темпами. Он даже признался князю, что уже скоро не будет знать, чему ещё княжича учить! Ну, да у меня по этому поводу имелись собственные мысли, которые я намеривался в ближайшее время реализовать на практике. А у Варламия, кроме языков, мне уже, действительно, не чему было учиться!

А вообще, Смоленск сейчас являл собой, довольно печальное зрелище. Народное столпотворение, по поводу появления нового–старого князя Изяслава Мстиславича, в первый день нашего приезда, создавшее у меня ложную иллюзию многолюдности столицы, рассеялась, как дым, в первые же мои выезды в город. Так неприглядно на столице сказывались последствия многолетнего голода от неурожаев и морового поветрия – обезобразившие и опустошившие некогда величественный и один из самых крупнейших городов Руси.

Главная городская рыночная площадь – или просто Торг, совмещённый с бревенчатой речной пристанью, выполнял ещё и функции места сбора общегородских вечевых собраний. Сейчас же, когда я её медленно пересекал площадь верхом на коне, в компании Перемоги и нескольких гридней, моему взгляду открывалась совсем не радостная картина запустения. Торговые ряды, окружавшие полукругом площадь, почти не функционировали. Прогнившие, растрёпанные лавки, с сорванными дверями, понуро стояли нараспашку, являя всем прохожим свои пустые, чёрные зева. Вялая торговля велась лишь с двух десятков лавок из более чем сотни наличествующих. По рынку бесцельно, еле волоча ноги, бродили какие–то невзрачные личности, кучкуясь и переговариваясь о чём–то друг с другом.