Смотри, я падаю

Увы, я не слишком умен, думает Тим, выходит на воздух и видит на дорожке вдоль берега четырех девушек-подростков. Они шумят, вопят и кричат в сторону клуба: «Чертовы аристократы, FUCKING SNOBS, eat my pussy»[34], и уходят в ночь на заплетающихся ногах. Ему хочется побежать за ними, сказать им, чтобы были осторожны. Но он им не защитник, и к тому же кто-то стучит пальцем по его спине. Он оборачивается и видит своего друга Акселя Биому, отпрыска нигерийских иммигрантов и преуспевающего человека, в том смысле, что он получил университетское образование и работает журналистом в газете Diario de Mallorca.

– Тим, как ты себя чувствуешь?

Музыка звучит тише, и они могут поговорить, не стараясь перекричать песни.

– А как тебе кажется?

– Как диазепам.

Разве он рассказывал Акселю про таблетки? Нет, это случайное совпадение.

– Буду писать об открытии клуба, – говорит Биома, и его худое темное лицо морщится, а в карих глазах появляется виноватое выражение. Тим не может удержаться.

– А я-то считал тебя серьезным журналистом.

– Я серьезен, как пляжный клуб в августе.

После этих слов Аксель делает глубокий вдох, подтягивает тонкие синие брюки и с тоской смотрит на двух голых до пояса парней в баре, которые медленно целуются.

– Я сегодня написал статью о китайцах в Пальме. Эти косоглазые, как термиты, вгрызаются медленно, но верно в фундамент города и подчиняют себе все. Но так писать, разумеется, никто не позволит, поэтому в статье обычная белиберда. Про то, какие они трудолюбивые и как здорово они интегрируются в испанское общество. Но это полная чушь. Все китайцы интегрированы только в свою собственную китайскую, с поеданием собак, культуру, где бы они ни поселились.

Мужчина из туалета скользит рядом с Акселем Биомой и лижет его в ухо, смотрит на Тима зовущим взглядом.

– Пора двигаться дальше, бейби, – с этими словами он уводит Акселя с собой, и они исчезают, будто нырнули в танцующее человеческое море и утонули в нем.

Тим чувствует на своем плече чью-то руку и оборачивается.

Хуан Педро Салгадо улыбается ослепительно-белой улыбкой.

Они пожимают руки.

– Все хорошо? – спрашивает Салгадо, Тим кивает и показывает визитки.

– Ищу клиентов.

– К сожалению, у нас нет ничего нового о твоей дочери.

– Главное, не сдавайтесь, – говорит Тим.

– Никогда. А ты? Что-нибудь новенькое о ней?

Тим отрицательно качает головой.

– Ничего.

Салгадо кивает, уходя в сторону бара, а Тим кладет последние визитные карточки на стол, за которым пятеро богатых русских угощают десять эскортниц шампанским Cristal из трехлитровой бутылки. Они спрашивают, не хочет ли он подсесть к ним, ведь общество детектива так увлекательно, но у него нет сил даже вежливо отказаться. Он просто проходит мимо. На танцплощадке кучерявая брюнетка тащит мужчину, который целовал в щеки Салгадо, а в это же время перед ней начинает вытанцовывать другой мужчина, в красном кепи и с жестким взглядом.

Фотографов желтой прессы уже нет, туристы ушли и легли спать, или направились в такие места, где им рады. Чуть дальше у дорожки вдоль берега Тим видит пару пустых скамеек, идет туда, садится и смотрит на бухту, на военный корабль, который вдруг гасит все свои огни и погружается в темноту как в ожидании воздушного налета.

Пляжный клуб распадается в его воображении на кусочки.

Иногда он разговаривает с ней так, будто она стоит или сидит рядом.

– Ты была в таком месте, Эмма?

Он слышит свой собственный голос, хриплый от водки, морской соли в воздухе, от сырости моря и сухого тепла, которое струится с гор. Слова идиотские, но он все равно их произносит, ведь надо же что-то сказать тем, о ком мы тоскуем, тем, кто может быть жив или умер, тем, кто оставил нас в черном вакууме космоса, как погасивший огни корабль во враждебном море. «Что ты делала? Куда ты пропала?» Простые вопросы. Они не изменились за часы, дни и годы. Добавились только другие: «Почему? Почему мы, ты, я?» Вопросы бессмысленные, но они все равно возникают, водка выталкивает их из его сознания. Пара ночных купальщиков проходит мимо, спускается вниз на пляж. Они хихикают, смеются, раздеваясь догола и входя в осторожные волны.

Может быть, ты, Эмма, тоже спустилась к морю, чтобы протрезветь в воде, одна, потеряла ориентиры, поплыла не в ту сторону, а соленая масса воды наполнила твои легкие. Может быть, ты думала, что тебе это снится, что все это только сон и что ты скоро очнешься. Тем временем течение уносило твое тело в открытое море, где ты утонула. В тот вечер в Магалуфе было тепло, 29,8 градуса по Цельсию в 22:25, вода тоже была теплой, 26,2 градуса. Так что, если ты утонула, то ты хотя бы не мерзла. «Было тебе холодно, Эмма? Нет? Ты мерзнешь? Прости». Он часто попадает в эту ловушку, говорит о ней и думает о ней, как о мертвой, в прошедшем времени, как о той, кого больше нет. И тогда ему стыдно и хочется вернуть свои слова обратно.