Смута. Том 1

— Zol zayn mit mazl[32], — кажется, Яша и в самом деле был искренен. — А только зря вы их не… — добавил он полушёпотом.

Ирина Ивановна только развела руками.

Комиссар, имевший вид совершенно обалдевший и ошалевший, молчал всё это время и отчего-то то и дело касался пальцами собственных губ.

Бывший Николаевский, а ныне Московский вокзал встретил их суетой, настоящим хаосом, в каковой тщетно пытались внести хоть относительное подобие порядка вымотанные стрелки железнодорожной охраны.

Эшелон батальона особого назначения стоял хоть и на запасных путях, но в полной готовности. Теплушки — на сорок человек каждая, вагоны с оружием, боеприпасами, лошадьми, полевыми кухнями, всего не перечислишь. Мощный паровоз — серии V, «Ижица», всё чин чинарём. И даже штабной вагон со всеми удобствами — комендант, похоже, постарался. Сведения о случившемся в ЧК до вокзала ещё явно не дошли.

И отправили их быстро, без промедлений. Колёса застучали на стрелках, бойцы устраивались на нарах, а Ирина Ивановна Шульц стояла, кусая губы, перед закрытой дверью узкого, «половинного» купе — им достался настоящий вагон Академии Генштаба, с большим салоном и целой россыпью мелких спальных отсеков для офицеров.

Стояла, кусала губы, колебалась и была совершенно непохожа сама на себя.

Но вот — минута слабости прошла, одёрнут перешитый на «женскую сторону» китель, и Ирина Ивановна шагнула в коридор.

Разом столкнувшись нос к носу с товарищем комиссаром.

— Идём, — решительно сказала Ирина Ивановна, беря его за локоть.

В салоне было пусто. Командиры рот следовали со своими бойцами, и в штабной вагон должны были явиться только после первой большой остановки, когда всему батальону будет выдана горячая пища.

— Миша, — товарищ Шульц не дала Жадову и рта раскрыть. — Спасибо тебе. От всего сердца и от всей души. Ты не знаешь, что б этот Бешанов со мною бы сделал. Я-то его давно знаю, ещё с Александровского корпуса; уже тогда он моим ученикам дорогу переходил не раз. Отпетый негодяй. Та самая «пена», что к революции примазывается…

— Так я ж что… я ничего… — засмущался Михаил. — Я… не могу, когда тебе грозят или там поносят… того полковника Мельникова помнишь?

— Как забыть, — кивнула Ирина Ивановна. — Вот потому я и сказать хотела… Миша… прости, что я с тобой так, другая б, наверное, давно бы уже и на шею кинулась, и всё остальное… а я вот…

Комиссар с неожиданной нежностью коснулся её щеки — легко-легко, самыми кончиками пальцев, и тотчас убрал руку.

— Да разве ж я не понимаю? Я всё понимаю. Я ж не для того, чтобы ты… чтобы со мной… это ж то же самое «купи-продай»… невелика доблесть — мелкого урку приложить, чтоб место своё знал, чтобы языком своим поганым тебя не бесчестил… знаешь, сколько с такой шпаной дела имел? Ты не думай, я не из таковских… я знаю, с тобой нельзя так… — Он совсем смутился и замолчал.

— Как так? — негромко спросила Ирина Ивановна. На её щеках тоже появился румянец.

— Вкруг ракитового куста венчаться, — выпалил Михаил. — С тобой — только по закону если! Во храме, честь честью. С родительским благословением. И до конца жизни.

— Да, — очень серьёзно сказала Ирина Ивановна. — Во храме, честь честью. С благословением. И до конца. Понимаю, что ты хочешь мне сказать, Миша… И сама б хотела тебе ответить тем же. Просто не могу пока. Знаю, что ты уже мне дорог, и беспокоюсь о тебе, и забочусь. И… и… и давай не испытывать судьбу, ладно? Как Господь судил, так и будет. Хочу я, чтобы у тебя всё было б хорошо, чтобы жив ты остался, при ногах, при руках, целый, невредимый… Бога об этом молю, чтобы защитил бы тебя и оборонил… и молитвы читаю, что ни день, и во храм хожу, хотя тебе и не говорила… Вожди наши — их Господь безверием покарал, ну а я иная… врать тебе в этом не буду…

Комиссар растерянно слушал.

— Вожди наши, они да… с Богом-то да со священством они крутенько… ну так попы и сами виноваты…

— Не о попах речь, Миша. А о Господе. Иерей может и грешен быть, и недостоин даже — все мы грешники. А Господь — Он поругаем не бывает.

— Наверное… — медленно сказал Жадов. — Ох, товарищ Ирина… когда тебя вижу, когда говорю с тобой… вот честное слово, и про мировую революцию забываешь… и мысль одна — вот забрать бы тебя, вот согласилась бы ты, да и отправиться куда-нибудь подальше, в тихое место… дом завести как у людей, хозяйство… я же не люмпен какой, я мастер, на любых станках могу, и точность дать, и припуск… жалованье всегда хорошее было… я б работал, ты б учительствовала…

— И никаких революций… — шепнула Ирина Ивановна. Голова её опустилась, глаза предательски заблестели.

— Когда я с тобой, то кажется мне, что и никаких революций не надо…

— Но это ж неправильно. — Ирина Ивановна собралась с силами, взглянула комиссару в глаза: — Справедливость — великое дело, Миша. Я и впрямь долго учительствовала, в полковой школе работала, в кадетском корпусе… я ж не барынька какая… Справедливость нужна, без неё никуда. Потом уж и о доме думать. Но я с тобой буду, ты не сомневайся. Ты только меня не торопи.