Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.

Только сегодня ночью в каторжников превратились все посетители. Я мог бы подумать, что до сих пор нахожусь под впечатлением от только что услышанного рассказа Лены, но я видел на лицах людей, не имеющих ни чего общего со мной, страх, он сближал их, связывал их зловещим образом. Каждый из них слышал, как стонет отчаяние.

За столик Лена не вернулась. Вместо того чтобы спуститься, как обычно, со сцены в зал, она проскользнула в маленькую дверь и вышла на улицу.

От этого мне стало легче. Свою порцию драмы я получил. Я рад был вернуться к моим старым привычкам, оказаться в знакомой ложе среди пьяных друзей, слушать бесконечные глупости танцовщиц. Мои приятели зло высмеяли мою победу, а девушки меня не замечали. Я выпил. Постепенно все теряло свое значение. Тем более Лена. Только это мне и было нужно.

На вокзал я пришел из «Аквариума» в очередной раз в состоянии, близком к состоянию зомби. Мне надо было прийти в себя. Все шло наперекосяк. Такие дни случаются.

Люди, чью работу я уже оплатил, исчезли, их место заняли другие, я их не знал: мне снова надо было взяться за ненавистную мне работу по раздаче взяток. Один из кули сломал себе шейный позвонок. Фанг кричал на меня, я не понимал почему. Падал снег и тут же таял, похожий на грязный моросящий дождь.

Ко всему добавлялась усталость, я был вне себя от ярости. Нетерпимый, обозленный, жалкий, агрессивный, я был зол на весь мир. На работников железной дороги, на кули, на товарищей из эскадрильи, которые бросили меня, на моих сексуально озабоченных приятелей из «Аквариума», на моих подруг танцовщиц, больше не общавшихся со мной.

Вдруг лица всех, на кого я так был зол, слились в одно лицо. Лицо Лены. Она была самой тщеславной, самой лживой, самой ненавистной. Разве не ей я отдал всю мою симпатию, все мое внимание? Сопровождал ее в этой ужасной прогулке? Разве не слушал со всем вниманием ее историю? Страдал вместе с ней? А она просто ушла, исчезла, не сказав ни слова. Немного грусти. Потребность все рассказать кому-нибудь. И тут появляется хороший молодой человек. Такой чувствительный. Верит всему. Спектакль окончен. Так бросим его. Вот так. Глупец. Она приняла меня за простофилю. Ну что ж, она ошиблась. Сегодня же вечером я скажу… Я скажу ей.

В этот момент отвращение, презрение, которые я испытал к самому себе, были столь сильными, что я прижал обе руки к глазам, чтобы не видеть то, что стояло перед глазами: глаза Лены, когда она говорила со мной. В них стояла нестерпимая боль, я слышал ее песню, полную отчаяния. И если она сбежала, то это потому, что ей не хватило смелости, гордости, чтобы нести до конца всю тяжесть ее тайны. Таким образом она наказывала себя.

А для меня — для меня этот бесценный уход, полный горя, был лишь посягательством на мое дорогое самолюбие. Но все могут допустить ошибку, невольно оступиться. Я мог искупить свою вину. Успокоить Лену. Вернуть ей радость жизни. Если бы я знал, где она живет, если бы «Аквариум», где мне могли дать ее адрес, был открыт, я бы бросил работу и помчался бы к ней.

Я привел себя в порядок и надел свою лучшую одежду. Я приехал в ночной клуб, когда там еще никого не было. Я сел за столик Лены.

Василий, управляющий, вышибала, наклонился ко мне и тихо сказал:

— Она не придет, она предупредила меня, что заболела. Дать вам ее адрес?

В моей голове промелькнули сотни мыслей, образов. Больна… одна… в каких-то трущобах… я должен быть там. Больна, одна, без лекарств… Сначала надо купить лекарства… Я был уже на улице.

Привратник! Сани, тройку, лучшую. Плачу хорошо. Извозчик… Гони… Плачу двойную цену.

Место нашего расквартирования. Врач. Аптека — хинин, аспирин, марля, вата, йод, перекись водорода, что еще? Ах да, отвлекающее средство…

— Извозчик, быстрее, гони…

Улочки, переулки, наконец, тупик. В глубине старенький бревенчатый двухэтажный домик. В темноте крыши совсем невидно. Единственный источник света — грязный, в снегу, фонарь, прикрепленный к двери.

В тусклом свете я различил фигуру мужичка и его седую бороду. Ночной сторож. Я справился о Лене. Он осмотрел мою форму и сказал:

— Девчушка. Ваше благородие говорит о девчушке. К услугам вашего благородия. Я сообщу ей.

— Нет. Проводи меня сейчас же к ней. Понял?

Мне казались само собой разумеющимися и мой тон, и обращение на «ты», которое я позволил себе по отношению к человеку его возраста. К власти быстро привыкаешь. Комната Лены была такой, какой я представлял в своем воображении. Не стоит говорить о размерах, обстановке, грязи в закутке, находившемся на верхнем этаже этого злачного места, затерянного на одной из пользующихся дурной славой улочек Владивостока.

Но Лена не лежала в постели на подушках, хрупкая, трогательная. Она босиком, отрывистым шагом, ходила вокруг сломанного стола, на котором стояла бутылка водки, грязная, початая на три четверти.

Я смотрел на нее из темного коридора, из-за плеча ночного сторожа, отворившего дверь. Комнатенка была столь мала, что Лена была от него на расстоянии вытянутой руки.