Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.

Дыхание ее участилось, голос становился все громче:

— Пойди и скажи в вашей ложе, этим маленьким свиньям в униформе, во время течки, скажи им, что мне не стыдно, и я ни о чем не жалею.

Голос поднимался, поднимался до крика:

— Я счастлива, я горжусь. Я ненавижу твоих друзей гораздо больше, чем других мужчин. Они молоды, сильны, у них есть деньги, с которыми они не знают, что делать. У них есть родина, семьи, которые ждут их, — в ее голосе слышались истеричные ноты. — А тебя — ты такой же, как они. А не потому, что ты говоришь по-русски и можешь сказать: «Люби меня грешной…»

Я споткнулся, покачнулся, чтобы прийти в себя, я вынужден был прислониться спиной к саням, стоявшим в нескольких шагах от крыльца. Хватило для этого одного толчка Лены.

Лошади захрапели. Зазвенели бубенцы. Лена попыталась добежать до двери. Натолкнулась на ночного сторожа. Он пробормотал:

— Ну-ну, голубка, сегодня что-то очень шумно.

Лена с возгласом счастья прижалась к старой военной шинели и спрятала лицо в седой бороде. Сторож гладил ее по голове, приговаривая:

— Идем, идем, голубка. Это пройдет, все проходит, и это пройдет.

Здесь я не могу не остановиться, не прервать на мгновение мою историю.

Потому что я, кажется, слишком увлекся. Это даже уже не мелодрама. Это месиво из простых душ, каша, тесто, сделанное из разбитых сердец. Но еще раз: все действительно так и было.

Все.

Я видел его.

Луна, которая по прихоти облаков и легкого ветра с Тихого океана то освещала, то скрывала этот нищий квартал. Поломанное крыльцо… Тусклый фонарь… И эта маленькая тень рядом с инвалидом, грудь которого украшали медали и который участвовал в японской и турецкой кампаниях… Дед Мороз Лены.

Я его видел.

Я возвращаюсь к своему рассказу… Мне не оставалось ничего другого, как удалиться. К счастью, возница, которому не заплатили, все еще ждал. Но уйти вот так, оставить Лену, не сказав ей ни слова…

Я преодолел эту злосчастную лестницу, наклонился к Лене и прошептал ей на ухо что-то вроде: «Я вылечу тебя… Врач из эскадрильи, очень милый, замечательный… Увидимся завтра… Ты можешь рассчитывать на меня».

Она легонько подтолкнула старика, заставила его, пятясь, переступить порог, она прижималась всем телом к нему, повернувшись ко мне спиной. Они исчезли в темноте.

Тень произнесла напевным, наивным голосом:

— Простите, ваше благородие. Хорошего вечера, ваше благородие.

Я сел в сани. Не спрашивая меня ни о чем, извозчик привез меня в «Аквариум». Василий, как это часто с ним случалось, дышал свежим воздухом у входной двери.

Он смотрел на меня несколько дольше обычного, потом принес мне свои извинения. Появился один французский офицер. Один. Все было занято. Он никого не знал. И Василий отдал ему дальний столик Лены. Он не думал, что я еще вернусь сегодня вечером. Но он за меня не беспокоился. Все здесь были моими друзьями.

Французский офицер был из нашей эскадрильи. Лейтенант из отдела кадров. Все любили его за добродушие, сильный акцент выходца из Верхних Пиренеев, ругательства на местном диалекте и за его готовность всегда помочь.

Он не заметил, как я подошел к нему. Он сидел, обхватив руками голову, склоненную, словно от перелома, над нетронутым стаканом водки. Что же он делал в такой час в этом месте? Я тронул его за плечо. Он бросился мне на шею.

— Ну что, — спросил я у него, — плохое настроение?

— Плохое настроение — не смеши меня. Хандра, да, самая настоящая хандра. Присаживайся, присаживайся. Сейчас ты все поймешь.

Он подвинул ко мне свой стакан.

— Ты знаешь Мартина и Антуана из бухгалтерии? Они по меньшей мере на три ранга ниже меня. И что? Ну так вот, они возвращаются во Францию, а я остаюсь здесь подыхать с тоски, без надежды хоть что-то узнать о своих ребятишках.

— Но, — ответил я ему, — ведь это противоречит закону?

Он вздохнул, поправил усы. Нет, закон был на стороне Мартина и Антуана. Совет по реформе забраковал их. Кривоногие, косолапые, да и зрение у них, как у крота. Но это были славные малые. Чтобы мобилизоваться, они представили соответствующие документы. Проявили настойчивость. Им сказали, чтобы они перешли на службу во вспомогательные войска.

Заведующий кадрами полагал, что теперь я все понял. Нет, я не понял. Он смотрел на меня с беспокойством. Неужели я действительно так устал? Поскольку он пытался мне втолковать, что Мартин и Антуан были из добровольцев.

Перед моими глазами как будто вспыхнул огонь — вспышка, пламя. Ну и что, что добровольцы, ну и что, что демобилизовались… Я пришел в армию на год раньше положенного, я об этом ничего не знал. Белая вспышка, пламя, белая вспышка.

Об этом я помню, как если бы все это случилось вчера. Что касается остального, мне рассказали, Василию пришлось помогать французскому лейтенанту, вдвоем они подняли меня со стула и усадили в сани.

С этого момента все закрутилось, завертелось само собой, каким-то чудесным образом. Через два дня в Кобе отправлялся японский корабль. Мартин и Антуан уже были внесены в официальный список. Для размещения на нижней палубе. Я же получил право на каюту первого класса.