Сначала Россия, потом Тибет

У моих ног гора обрывалась, тропа скрывалась где-то под ней и появилась только на триста метров ниже, на берегу озера, темно-зеленого холодного горного водоема, похожего на глыбу инкрустированного льда. Находилось оно на опасной площадке, откуда по кругу вздымались горы, спускаясь к хребту, на самой низкой точке которого я сейчас стоял. На нижних склонах росло вразброс множество темно-зеленых елей. За озером образовалась долина, опускавшаяся всё ниже и ниже, в дымку лесистых склонов, а в шестидесяти километрах от нее поднимался очередной поросший вереском хребет цвета поседевшего шоколада[396]

, где каждая долина темнела, а каждый отрог блестел в лучах утреннего солнца. Стоя на высоте четыре с половиной тысячи метров, я поднял глаза на волнистую линию снега, сверкающий пояс голубого неба, откуда подняли головы ввысь над облачком два блестящих белых пика: грандиозный Чомолхари и еще один. С обеих сторон надвигались тучи; я успел вовремя — через десять минут вершины исчезли. Пока я смотрел, далеко внизу вверх по склону поползла цепочка людей, настолько крошечных на фоне окружающих вершин и расстояний, что пони и я, силуэты которых вырисовывались на вершине с Индией за спиной, казались исполинами. Когда путники приблизились, я увидел бутанских кули, несущих тяжелые грузы и увешанных любопытной домашней утварью. Большинство носило темные очки, а один — тонкую соломенную шляпу, похожую на крышку корзины для грязного белья. Они тут же забрались на более высокую из тех двух пирамид, где несколько минут занимались украшением большой ветки, стоявшей посредине. На ней висели молитвенные флажки, рваные вымпелы разных цветов, к которым кули добавляли свои, стараясь их получше разместить. Потом процессия ушла, и я остался в одиночестве.

Через час подтянулись мои друзья, а за ними и несколько слуг, также с соответствующими молитвенными флажками. Спускаться верхом было одно мучение. Мы скользили по снегу и по грязи, пока не приблизились к озеру и к лесу. Однако впоследствии нам рассказали, что именно этим путем прошли два слона из зверинца Далай-ламы в Лхасе. Вехи больше не встречались, и дорога, даже теперь, когда долина казалась более надежной точкой опоры, была скорее помехой, чем подмогой, будто какой-то великан по пути играл в футбол валунами. Изредка попадались деревни, небольшие лесные хижины с широкими деревянными крышами, прижатыми камнями, к которым примыкали просторные открытые конюшни. Нас сопровождала река, по берегам ее паслись черные яки с шелковистой шерстью, будто закутанные в викторианские каминные коврики. Окружающие склоны разнообразились и обогатились осенними красками: золотые лиственницы с ниспадающими ветвями, тусклые желтые клены, огненно-красный сумах, бесчисленные сине-серые кусты рододендронов, на которых время от времени появляются оранжевые цветы, огромные серебристые ели со сломанными от бурь и времени вершинами, которые постепенно уступили место соснам с ярко-зеленой хвоей, тонкому и колючему цветущему кустарнику и пучкам астр, напоминающим нам о том же сезоне в Англии. Всё это нас окружало, пока мы шли, ехали или скользили, переходя через реку по искусно построенным деревянным мостам.

С нашей экспедицией ехал юноша на сером пони, резвой поступи которого, невзирая ни на камни, ни на грязь, можно было лишь позавидовать. Собрав скудное знание тибетского, я вовлек его в беседу. Тибетец ли он? Нет, бутанец. Куда направляется? В Ринченгонг, тут, за углом — углом оказался горный склон размером со Скиддо[397]

. А там монастырь? Да, и он собирался стать монахом. Как зовут? Дамбу. Потом словарный запас у меня иссяк.

Я ехал впереди и, обогнув промежуточную гору, увидел крыши Ринченгонга. Грохот барабанов возвестил о каком-то событии. Завернув за угол, я столкнулся с религиозным шествием.

Первая встреча с людьми, одеждой, необычными обрядами вызвала странное чувство, почти страх. Я много лет думал о Тибете, читал о нем, жадно разглядывал фотографии природы и фантастической одежды. Реальность тем не менее меня поразила.

Долина немного расширилась. Со всех сторон поднимались горы, покрытые темно-желтой травой и ярко-зелеными соснами. Вдалеке показались крыши Ринченгонга, недалеко от которых виднелось несколько возделанных участков. Между ними, среди двух полуразрушенных каменных стен, шла группа примерно из сорока женщин и детей. Дети махали руками и смеялись, женщины несли на спинах длинные ящики со священными книгами. Как и большинство тибетцев, они были одеты в грубые лилово-фиолетовые саржевые халаты. Черные волосы женщин были уложены на затылке на манер сестры Кэвелл[398]. Черты лица у всех четкие, губы чувственные ярко-красные, кожа смугловатая с румянцем — необычные краски — отличительная черта внешности тибетцев, которая с непривычки кажется неестественной.