Снег и виноград. О любви и не только

Целую трап неустойчивый!

По которому мы прошли.

Его убрали за нами,

Как будто отрезали разом

Вечное, чистое, девичье

Стремление отступать.

Но отступать уже некуда,

Но отступать уже поздно,

Но отступать уже незачем,

Собственно говоря...

Я вспоминаю твой облик -

Решительный и беспомощный.

Я вспоминаю твой облик -

Торжественный и смешной.

Глаза, струящие ясность.

Ноги - два стройных стебля.

Длинные, смуглые руки,

Слабые руки птенца.

И только одна защита

В тяжелой копне за плечами.

Единственная защита

В тяжелой копне волос,

В которой запутался ветер,

В которой запуталось солнце,

Тем более, что ж тут странного,

Что в ней запутался я.

Теперь буду знать, чем держатся настоящие

верлибры. Они держатся любовью...

Немного о нашем герое, каким он был тем

памятным летом...

Он давно не мальчик, ему тридцатый год.

За его плечами сухумская средняя школа,

оконченная с золотой медалью, литинститут,

журналистская работа в России и в Абхазии.

У него вышли две книги стихов, он еще не начал

писать прозу. В нем перемешались две кипучие

крови: абхазская и персидская. В одну

из непонятных национально-очистительных

кампаний его отец Абдул Ибрагимович, перс

по происхождению, был вынужден уехать в

Иран, оторванный волею судеб от любимой

жены и троих детей (Фазиль - младший). Но

большая семья, со стороны отца городская,

со стороны матери сельская, без лишних слов

приняла и воспитала последыша, а последыш

возьми и окажись первостепенным литературным

талантом.

Я знаю ксенофобов, которые о таких, как

Ф. Искандер, говорят: вот и писал бы на своём

абхазском или каком там еще языке, а русский

оставил бы нам, русским. На это Фазиль отвечает

спокойно, с достоинством, абсолютно

уверенный в своём праве на участие в культуре,

с младых ногтей ставшей для него родной:

Не материнским молоком,

Не разумом, не слухом,

Я вызван русским языком

Для встречи с Божьим духом.

Чтоб, выйдя из любых горнил

И не сгорев от жажды,

Я с Ним по-русски говорил,

Он захотел однажды.

Но вернемся к началу этого эссе. Я сама не

сразу поняла, с чего мне вздумалось тревожить

тень библейского царя, жившего, замечу мимоходом,

за тысячу лет до Христа. А потом сообразила:

ландшафт «Песни песней» и ландшафт

любовной лирики Ф.И. схожи между собой.

Южная избыточная природа, на фоне которой

разворачиваются события, и тут и там благоволит

к возлюбленным, сначала накаляет, потом

подстегивает их чувства. Там, где всё идет в рост,

цветет и дает плод, противоестественно остаться

в стороне, не внять зову плоти, так виртуозно

переплетенному с потребностью души.

«Вот, зима уже прошла;

дождь миновал, перестал;