Снег на Рейне

Лилька очень любила классику, особенно Генделя и Баха, именно хорал – церковную, в сущности, музыку. Надо сказать, что началось это отчасти вынужденно. Она часто слушала по приёмнику «Рига», купленному отцом, классические концерты. С раннего детства. Когда ей было четыре года, её нередко оставляли одну (в детском саду для неё ещё не было места), и мама, уходя, включала приёмник, настраивая на музыкальную волну. Лилька часами слушала концерты и симфонии и сейчас часто без труда узнавала музыку. И потом дома, придя из школы и сняв надоевший чёрный фартук и колючее форменное платье, она включала приёмник и незаметно улетала в параллельную реальность – кружилась в вальсах Штрауса, грациозно склонялась в менуэте. Ах, вот это была жизнь! Под музыку она делала уроки и читала книги. А иногда наряжалась, надевала мамины туфли и вытаскивала из горки чашку от сервиза, старинного, оставленного ещё прабабушкой. Им никогда не пользовались, но Лилька наливала чая в эту чашку и садилась около трельяжа. Она пила из тонкой чашечки – такой тонкой, что та светилась изнутри на просвет и была похожа на полузакрытый тюльпанный цветок, – и наблюдала за своим отражением в зеркале. Разыгрывала сценки, невольно представляя себя принцессой и подмечая, какая поза, движение руки, поворот головы или улыбка ей больше подходят, удаются. Отец, приходя, ругался: она всегда сбивала его программу таллинского радио.

Так она ещё с детства очень полюбила полифонические произведения Баха – «Хорошо темперированный клавир», прелюдии, фуги, органные композиции. Как же, должно быть, это сложно играть! Лилька поражалась виртуозности музыкантов, сумевших передать эту божественную гармонию – голос человека, молящего, взывающего к Богу! Лилька пыталась посчитать голоса, проследить, иногда получалось, она садилась и забывалась у приёмника, растопырив пальцы: вот один, вот второй, третий… Ой! Четвёртый! У неё был очень хороший слух, и она с лёту схватывала мелодию (ей даже удавались диковинные и сложные в мелодике старинные эстонские песни из «Калевипоэга»[23]). Часто она слушала так часами – голоса сплетались и расплетались, сходились и расходились, и вместе с ними Лилька то взмывала в небеса, левитировала, воспаряла, то низвергалась в бездну переживаний. Голоса страдали, и она страдала. Она их понимала. Она вся была в этот момент Человеческий Голос!

Ещё во втором классе Лилита увидела воочию орган в Риге. В тот год на осенних каникулах они ездили к родственникам. Тётя Вильма, двоюродная сестра отца, повела её на концерт. Она впервые вживую слушала орган. Лилька была поражена низким, плотным голосом органа. Он овладевал всем её нутром, заставляя каждую клеточку тела трепетать и откликаться на эти доныне неведомые, волнующие, а порой и приводящие все её чувства в смятение вибрации. Это был Бах. Сначала от таких мощных звуков, льющихся откуда-то сверху, она испугалась, но потом сидела тихо, не шелохнувшись, весь концерт, с каким-то потусторонним выражением лица, на котором читалось неземное блаженство.

Тётя Вильма время от времени пихала её локтем: да дышит ли она? Наклонялась к ней озадаченно:

– С тобой всё в порядке?

Лилите казалось, что с ней говорит Сам Господь Бог, и она его понимала! Всю ночь после концерта она так и не уснула.

– Ирэна! Какая у тебя впечатлительная девочка! Как ангел! Я думала, что на концерте она упадёт в обморок!

– Я сама испугалась, Вильма! Она до сих пор не спит!

Мать тревожно шла проверить, укрывала Лильку, и та делала вид, что уснула, но голова её была полна звуками неземной музыки. А её детская душа потрясена этим vox humana – человеческим голосом органа. Он был похож и на стенания человека, на жалобы, плач, мольбы! Как будто весь человеческий род молил о прощении Господа, как будто её мама молила, чтобы папа перестал пить. Лилька так хотела, чтобы он превратился в такого доброго, любящего их отца, как в том старом фильме, где все были счастливы! Она верила, что Господь слышал в облаках – и улыбался, и прощал, и благословлял весь род человеческий!

Сейчас Лилька не позволяла себе часто слушать эту музыку. Повзрослев, она разрешала себе эту радость лишь иногда, настроившись, – в особых случаях. Сильное волнение охватывало её: душа болела, страдала о невозможном, о том, как это божественно и почему она – Лилька – не обладает хоть малой толикой этой энергетики, почему человек несовершенен. Смирение в эти моменты покидало её.

– Итак, – торжественно произнесла модераторин, – Иоганн Себастьян Бах. Токката и фуга ре минор для органа.

Объявив, она почти побежала, стуча каблучками, в сторону боковой скамейки. Мордент[24] накрыл её, ещё откидывающую сиденье, – и церковь вздрогнула, как от подземного толчка!