Снег над барханами

Синцов долго не мог найти выгодную позицию на выходе из ущелья, меняя уже третью лежку и тихонько матерясь. В одном месте глаза слепили ровные, как стены, стального цвета скалы, отражающие солнечные лучи. В другом — сыпучий крутой склон норовил сбросить ходока, пытавшегося вскарабкаться на него и залечь с пулеметом в засаде на вершине холма. Сейчас Николай вроде бы и нашел неплохое место, но камень, торчавший на директрисе стрельбы, загораживал половину ущелья. А ведь позволить врагу оказаться в мертвой зоне обстрела — никак нельзя. Хитрые диверсанты могли запросто обойти стрелка и ударить по нему с фланга. Ну, уж нет! Сейчас, на исходе контроперации, попасть впросак и глупо погибнуть лейтенант не мог. Собрав всю волю в кулак и настроившись на нужную волну размышлений, Николай взглядом искал подходящее место. Выбор был невелик. Окапываться, как тогда, в бархане, он не мог за неимением песка и ткани. Одни валуны да скалы и мелкая каменная крошка. Несколько жидких кустиков, цеплявшихся за жизнь саксаулов да пучки барахтающихся, загоняемых ветром перекати-поле.

Синцов в сердцах сплюнул и не стал больше искать новую позицию, оставшись на этой, только чуть сместившись влево, прямо к обрыву в ущелье. Неугодный камень на линии предполагаемой стрельбы визуально сместился чуть вправо, а вот мертвая зона по-прежнему внушала тревогу.

— Твою мать! Хоть орлом этим пари над горой… Вот бы зависнуть так же, как он, и стеречь врага сверху со стволом на изготовку.

Николай понял, что с некоторых пор стал говорить вслух не только с букашками и местностью, но и сам с собой, чертыхнулся от этой мысли и, предположив, что это последствия теплового удара, потянул с бока флягу с водой. Стащил защитную повязку, ополоснул разгоряченное лицо, сняв запыленную мятую фуражку, окатил голову. Сделал два глотка. Понял, что синий околыш головного убора может выдать его на фоне пепельного цвета скал. Убрал фляжку, фуражку. Завязал тряпку пиратской повязкой на голову. Настоящий корсар, ешкин кот! Прям фотографируйся и посылай Даше в Москву карточку пустынного разбойника…

— Дашуль, как ты там у меня, милая?! Где ты… И с кем?

Грустные мысли поглотили офицера, он машинально поглаживал, словно руку любимой женщины, горячий ствол пулемета и шептал нежные слова далекой девушке. Серая в ромбиках гюрза перестала шипеть и осторожно, чтобы не навлечь на себя внимание человека, потекла в сторону, прочь от этого места.

Синцов не заметил, как задремал — солнцепек делал свое дело, усталость и ночь без сна тоже внесли свою лепту. Лейтенант вырубился прямо на краю обрыва, под лучами катящегося к зениту солнца. Орел пискнул два раза, отмечая присутствие одинокого двуногого, а затем отвлекся на тех, кто шагал по дну ущелья.

* * *

Агинбек сидел на камне, покрытом куском войлока, курил трубку и не сводил прищуренного взгляда с гряды. Серые, местами грязно-белые от известняковых выходов скалы и пологие холмы начинались здесь и тянулись далеко на восток, к предгорьям более высокого Памира, к истокам Сырдарьи с красивыми старинными городами Фергана и Самарканд. Там были люди, там вчера гуляли праздник Первомая. Там жили!

Здесь никого не было. Только злой побитый шайтан убегал прочь. Не юлил, не хитрил, не заметал следы, не норовил сопротивляться, а просто бежал вон из этой пустыни.

То, что враг уже не будет делать зло на родной Агинбеку земле, он понял недавно. Он читал следы уставших и падших духом шайтанов, смотрел в глаза умирающего солдата, оставленного смертником на камнях. Он черпал ладонью песок и сыпал его обратно на склон бархана, будто бы в этой искрящейся на солнце струйке видел участь иноземных беглецов.

Только вот как скоро это случится, сказать не мог. И судьбу офицера Синцова тоже предчувствовал. В голове старика маячили призрачные картинки: вечер, закат, алый горизонт, улыбающийся, лежащий на красном песке лейтенант с кровью на губах, бегущие к нему люди в военной форме, девушка… Он видел, что Коля-ака изранен, слаб и умирает, но что пустыня забирает его — такое не чудилось.