Снежная история (СИ)

Возражать Люциус не стал, и сразу же после завтрака Северус отправился на железнодорожный вокзал. В мыслях по-прежнему был полный раздрай. Только сейчас до него дошло осознание смерти Лили, и он цеплялся за эту боль, свидетельствующую о том, что он сам ещё жив, хоть и опустошён. Подумать только, там, в лагере он переживал за Люциуса, Фрэнка, Артура и даже подумать не мог, что это будет Лили. Весёлая, сильная, понимающая, добрая — сейчас она казалась ему самой лучшей, и он ненавидел себя за то, что никогда ей об этом не говорил.

Поезд, как нарочно, останавливался на каждой станции, и мысли медленно начинали упорядочиваться. Надо будет пообещать Петунье перечислять половину жалования для сына Лили, чтобы хоть так…

Мать бросилась ему на шею со слезами, позабыв о своей привычной сдержанности и чопорной сухости. Северус прижал её к себе, глядя поверх её макушки на отца.

— Здравствуй, сын…

Как же он постарел!

— Здравствуй, отец.

Тобиас неловко потоптался рядом и вдруг тоже приобнял Северуса, после чего быстро отпрянул, будто обжёгся. Но для него это был просто верх нежности.

— Герой… наш… — Тобиас прокашлялся. — Ты это… знай… мы тебя ждали… и гордились… ага… соседи вот не дадут соврать.

Чтобы сгладить неловкость, Северус принялся доставать из вещевого мешка консервы, заботливо упакованные Люциусом, и серый армейский хлеб. Похоже, это был лучший подарок, потому что мать даже забыла про слёзы и начала прятать консервные банки подальше в шкаф.

Северус вышел на крыльцо покурить и удивился, что отец не только последовал за ним, но и закурил, задумчиво глядя на серое от низких облаков небо.

— А подружка твоя того… погибла.

— Я знаю, — Северус на мгновение сжал кулаки.

— Малец у неё остался, — Тобиас тяжело вздохнул. — Я-то до последнего думал, что твой, но нет… подрос и на отца стал походить. Глаза только её и смотрят так же.

— Я знаю…

— Эх, да кабы ты знал! Была бы она жива, нашла бы парнишке отца со временем, чтобы не бедовал, а так… кому он нужен стал?

— А Петунья что?

— Так всё равно это… своя рубашка ближе к телу-то, кто бы что ни говорил. Нет, ты не подумай, она старается, только всё равно мальчишка растёт, как трава у забора.

Тобиас ещё раз затянулся и долго тушил брошенную сигарету, втаптывая её в грязь. Северусу вдруг стало невыносимо тоскливо.

— Отец, я пойду прогуляюсь… к реке.

— Иди… отчего ж не прогуляться?

Северус уселся на пень, бывший когда-то раскидистой ивой, и принялся бросать в воду мелкие камешки. Слова отца разбудили в душе какое-то непонятное чувство, и ещё почему-то было стыдно за то, что идти к Петунье не хотелось, а особенно не хотелось смотреть в глаза, похожие на глаза Лили. Хотя, конечно, ребёнок его точно не узнает.

— Ты что здесь делаешь?

Перемазанный мальчишка вылез из кустов и тонким прутом принялся хлестать по стеблям травы, сбивая их.

— Сижу, — пожал плечами Северус. — Нельзя?

— Вообще-то, это мой пень, но тебе можно. Ты ведь герой.

А Северус уже и забыл о двух крестах, которые заставил его надеть Люциус «на всякий случай». Кто ж знал, что случай будет таким. Северус пристально взглянул на мальчишку и обомлел: глаза, упрямо поджатые тонкие губы, характерный овал лица… сомнений быть не могло.

— А ты Гарри?

Мальчишка удивился:

— Да. А откуда ты меня знаешь?

— Потому что я знал твоих родителей, а ты очень на них похож.

Северус смотрел на удивлённо распахнувшиеся глаза своего прошлого и чувствовал, как сжимается сердце. Мальчишка бросил прут и подошёл поближе, заглядывая Северусу прямо в глаза:

— Правда?

— Да. Мы с Лили дружили с детства… с Джеймсом тоже, но уже позже. И я даже держал тебя на руках, когда ты был очень маленьким.

Северус не умел обращаться с детьми и точно не знал, что делать, когда ребёнок вдруг бросается на шею и доверчиво обнимает. Впрочем, мальчишка тут же смутился своего порыва и даже отошёл на шаг, старательно заводя руки за спину, видимо, чтобы избежать искушения.

— А ты почему здесь один ходишь? — Северус решил заговорить на нейтральную тему.

— С Дадли поругались, — мальчишка досадливо махнул рукой. — Варенье мы с ним вместе ели, а когда нас поймали, то он не признался, и тётушка меня мокрой тряпкой по заднице отходила.

— Больно?

— Обидно, — насупился Гарри. — И нечестно. И варенья в той банке было всего-то на самом дне.

Северус вспомнил свои детские беды и подвинулся, уступая мальчишке часть пня.

— Садись.

Уже через час они разговаривали, как старые приятели, и Северус вдруг почувствовал, что пружина, которая была скручена у него где-то внутри, медленно разжимается, и даже дышать становится легче.

— А ты где живёшь? — вдруг спросил Гарри.

— В соседнем доме.

— Врёшь ведь! Там только старый Тобиас живёт, и его строгая жена. Я раньше его боялся, а он потом ничего такой оказался. Даже как-то раз печенье дал. И леденцы с ярмарки приносил.

— Это мои родители.

— Да ну! Ни капли не похожи. Вот про меня говорят, что «одно лицо», а ты со стариком Тобиасом — два разных. Глаза только на его жену похожи… цветом. А ты у них жить будешь?

— Нет. Я же лётчик. Я в часть вернусь и буду жить на авиастанции.