Снежный путь

Носитель: Это возможно?

БВ: Разумеется. Имплантоиды тоже экранируются.

Носитель: Но почему он нас выследил, а мы его нет?

БВ: Потому что он нас выслеживал, а мы его нет.

Носитель: Какова же вероятность того, что он смог бы нас обезвредить с безопасного расстояния?

БВ: Стоит предположить, что очень высокая. Точнее сказать не могу, поскольку «дикие» имплантоиды используют собственные оружейные наработки, информации о которых, к сожалению, совершенно нет.

Носитель: Почему он этого не сделал?

БВ: Носитель только что сам сказал про излишнюю самоуверенность. К тому же я предполагаю, что наши экранирующие системы тоже сбивали его с толку. Особенно «Призма». Вполне возможно, что он боялся промахнуться и тем самым преждевременно обнаружить себя. Поэтому предпочёл действовать на минимальном расстоянии — наверняка. Также можно предположить, что у него не было оружия дальнего боя, поскольку осложнения не планировались…

Носитель: А ещё можно предположить, что у него только оно и было, но наши экранирующие системы сбивали его с толку, а поэтому бла-бла-бла…

БВ: Это даже более вероятно. Поскольку оружия ближнего боя он не имел вообще.

Носитель: К чёрту.

— Именно так. — Ответила женщина-Фантом.

— Но случилось, как случилось.

— Да. К моему большому огорчению.

— И теперь ты умрёшь.

Но тут Фантом принял ещё один облик. И тоже женский. Однако Охотник уже ничему не удивлялся. И память со своими весёлыми картинками оказалась тут как тут.

Прямо перед собой он видит её зад и спину, а в зеркале напротив — её лицо с закрытыми глазами и закушенной губой. Её большие груди возбуждающее колышутся в такт его движениям, и он от этого заводится и двигается всё быстрее и быстрее. Скоро она начинает стонать.

А потом они лежат рядом и она просит его о небольшом в её понимании одолжении. Он начинает упираться и тогда она произносит: «Ты меня совсем не любишь…» И такое происходило неоднократно. Она частенько разменивала любовь на одолжения и особо страстно отдавалась ему как раз тогда, когда ей что-нибудь от него было нужно. Подобная подспудная торговля собой наталкивала на весьма неприятные размышления, а временами порождала и приступы лёгкой брезгливости, но он терпел. Любил как бы и прочая любовь-морковь.

А потом случилось то, что и должно было случиться. Один знакомый парень сделал ей очень большое одолжение и чтобы догадаться о причинах такой его весьма неадекватной доброты, не нужно было быть семи пядей во лбу. Такие одолжения мужчины делают либо с очень большого перепугу, либо за очень большую цену. И чем она заплатила — не понял бы только полный дятел.

И он ушёл. Он ушёл бы в любом случае, поскольку не верил в слово «исправлюсь», но возможно он хотя бы простил её… Если бы она сама устыдилась содеянного и постаралась бы это скрыть. А она напротив, когда он ушёл, рисоваться начала, всем и каждому объясняя: «Да я ему рога наставила, вот он и взбесился… Его проблемы, а мне есть к кому пойти». Положение усугубляло ещё и то, что ей всегда было куда пойти, и об этом не знал только глухой. При нём она какое-то время пыталась вести себя пристойно, но потом видимо утомилась и решила, что он того не стоит. По крайней мере, он именно так это понял. И запомнил.

А вот сейчас вспомнил, как нельзя более кстати. Поэтому на произнесённое Фантомом: «Разве нам плохо было вместе? Ты вспомни? Помнишь? Помнишь, как тебе приятно было на даче, когда я сделала тебе то, чего не делала ещё ни одному мужчине? А как мы машину в гараж ставили и потом… там… на заднем сиденье… Помнишь?», — он ответил: «Помню. Но сильно сомневаюсь, что на даче ты делала то, что не делала ещё никому — очень хорошо у тебя получалось. К тому же, всё то хорошее, что между нами возможно было, ты потом в одночасье обосрала, доходчиво дав мне понять — насколько ты это ценишь… Так что извини, я даю тебе развод.»