Снутти и Уснутти

Остаюсь наедине с домом, со своим домом, с белыми лестницами и камином в большом зале…

Дома вспархивают, делают хороший круг, снова опускаются на холмы.

Аплодисменты.

Хлопаю вместе со всеми.

– Здорово полетели, – кивает Авдей.

Отвечаю:

– Здорово.

Добавляю чуть погодя:

– Свой дом выпустить так не смогу… не полетит.

– Еще бы он полетел… Ты давай себе нормальный дом-то присматривай… с крыльями. Осень-то уже вовсю.

Пытаюсь отшутиться:

– На юг, что ли, зимой в домах полетим?

– Чего зимой, уже сейчас лететь надо… вон, на крыло встанут… и вперед…

– А… а мой дом?

– Чего твой дом, раньше башкой своей думать надо было, когда покупал! Дом ему… не, понятно, по молодости-то охота дом свой… вот теперь и останешься… бесприютным… счас знаешь как цены на дома подскочат, мало не покажется…

– Нет, а с домом-то что станет?

– Что, что… страшное заберет…

– А что, у вас тут каждый год по осени…

Хочу сказать – страшное, не договариваю.

Снег.

Еще не настоящий снег, еще такой, меленький, который только-только пробует свои силы. Но все-таки снег.

Мой дом неуклюже вспархивает, тут же падает с жалобным дребезжанием. Думаю, как бы его связать, чтобы не пурхался, а то вообще расшибется.

Снег.

Холодает. Думаю, что надо раздобыть где-нибудь дровишек. И растопить камин. Или нет, драпать нужно отсюда. Весь вопрос, куда. И как.

Отсюда, со склона холма видно, как город становится на крыло, вспархивает, отправляется в путь. У меня сжимается сердце, лихорадочно соображаю, надо бежать, надо лететь отсюда, понять бы еще, как бежать, как лететь…

Меня окликают по имени.

Узнаю голос Ники. Ага, вернулась-таки, сменила гнев на милость…

– Слушай, я тебя обыскалась! Пошли давай!

– К-куда пошли?

– Куда-куда, домой, куда… горе ты моё…

На душе теплеет, обнимаю Нику, родную, милую, любимую, Ника уводит меня от дома…

От дома.

Оборачиваюсь.

Смотрю на дом, белоснежный, с башенками и лестницами, с камином в большом зале.

– Останемся.

– Сдурел?

– Останемся. В доме…

Уже знаю, что она скажет:

– Чуднодурый.

И она говорит:

– Чуднодурый.

…развожу огонь в камине.

Прислушиваюсь к вою ветра за окном.

Страшное еще далеко. Я чувствую, что оно далеко.

По крайней мере, пока.

Дом вздрагивает под порывами ветра, ёжится. Думаю, что надо бы укрыть его пледом.

Выхожу на крыльцо.

Смотрю на север, откуда далеко-далеко идет Страшное.

Пока еще оно далеко.

Вскидываю ружье.

Проверяю патроны.

Жду.

Меж двух книг

Природа, от природы щедрая и добрая, жестоко обделила меня внешностью – как будто не просто поскупилась на красивое лицо и складное тело, но как будто жестоко посмеялась надо мной. Там, где у всех милые хоботки, у меня на лице короткий треугольный нарост с двумя отверстиями внизу. Тело всех нормальных людей покрыто приятными на ощупь чешуями, тогда как мое тело гладкое и розоватое, как у новорожденного крысёнка. Более того – страшно сказать – у меня нет хвоста. Когда я иду, у меня не получается смешно подпрыгивать при ходьбе, как у других. Дело в том, что мои колени загнуты не назад, а вперед. С самого детства мне приходилось прикрывать своё тело всевозможными балахонами, чтобы спрятать своё уродство.

И всё бы ничего, – в конце концов, мало ли какие бывают уродства – но природа посмеялась надо мной вдвойне и наделила меня еще и невыносимым характером. Я просто физически не мог познакомиться с кем-нибудь так, как того требовали обычаи. Нет, обнюхаться с незнакомцем у меня еще получалось, и получалось произнести свое имя задом наперед, как того требовали обряды. Но жестоко подраться с противником я уже не мог.

Нет, не подумайте, что я трус, и боялся драться: однажды мне пришлось выстоять одному против четверых. Но я не понимал, почему знакомство с кем-то приходится начинать с жестокой драки, ведь мы собираемся не враждовать, а дружить. Кроме того, я не понимал обычая откусывать друзьям кончик уха. Во-первых, это больно. Во-вторых, я не понимал, почему кому-то надо было делать больно.

Моя мачеха спрашивала меня, когда я женюсь, и у меня не хватало смелости честно ответить – никогда. Потому что мне становилось не по себе при одной мысли, что придется принести кого-то из друзей в жертву любимой девушке. И дело даже не в том, что у меня не было друзей. А в том, что у меня бы рука не поднялась убить кого-то даже ради любимой девушки.

Весной прошлого года мы переехали в Крата-Харр – здесь мне нравилось больше, чем в безымянной деревушке, где прошло мое детство. Тут, по крайней мере, никому и в голову бы не пришло нападать на кого-то только потому, что у него не такая кожа или шерсть на голове. Здесь свою неприязнь ко мне проявляли более тактично – как только я подходил к ним, они сворачивали разговор.

С детства я мечтал, что найдутся мои настоящие родители – они будут такие же, как я. и увезут меня куда-нибудь, где все будут такими же, как я. В детстве я еще верил в это почти искренне, но по мере того, как я взрослел, я всё больше понимал, что мои мечты так и останутся мечтами.