Сны Эйлиса (СИ)

«Сумеречный, а тебе не кажется, что это уже верх наглости?» — донеслось насмешливое мысленное послание Нармо, адресованное невидимой тени, что притаилась в углу, вплетаясь в замысловатые узоры шелковых обоев.

«Да как же ты меня вечно вычисляешь!» — недоуменным призраком послышались завывания неудавшегося Стража, который тихо шпионил во вражеском лагере, впрочем, никакой ценной информации не добыл, только еще раз просмотрел воспоминания чародеев, давно минувшие картины, их потаенные страхи и помыслы. Ничто не укрывалось от всезнающего, но он ничем не мог помочь, да и не хотел. Возможно, он сожалел обо всех, о каждом.

Желал он или нет, но нити судеб всевозможных существ из разных миров пронизывали его иглами. Он видел даже когда закрывал глаза, он слышал, даже если бы залил воском уши. Сумеречный летел прочь черным вороном, вспоминая то, что терзало Нармо, вечно помня, как страдала Илэни.

***

В ту ночь чародейка проснулась до рассвета, безразлично обернувшись на довольно растянувшегося вдоль смятых простыней Нармо. Обнаженное мускулистое тело не вызывало в тот момент никаких приятных ассоциаций, хотя еще пару часов назад…

«Проклятая спящая туша, тебе-то хорошо, у тебя-то простые мыслишки», — только и подумала раздраженно Илэни, сжимаясь нервной пружиной, птицей с обугленными крыльями. Она вцепилась длинными ногтями правой руки в левое предплечье, раздирая его до крови, оставляя на коже длинные полосы, потом глубоко вздохнула и остановилась.

Хорошо, что Нармо никогда не видел ее приступов самоуничтожения, ненависти к себе. Проклятая, чудовище! Чародейка сжала кулаки, подавив непрошеные слезы. Не подобает холодному воплощению зла показывать хоть какие-то эмоции, ведь она — вампир, мертвец, вот даже клыки скрывались за податливыми мягкими губами.

Чем уничтожать себя, как рассудила она однажды, лучше причинять боль другим. И ей понравилось, она помнила, каким сладким экстазом отозвались мучения загнанного кролика, отраженные в глазах глупой пленницы. Той, которая без особых талантов украла беспощадное сердце Раджеда, что когда-то не удалось Илэни.

Женщина вновь вцепилась ногтями в свою руку, потом сдавила шею, где остались теперь следы уже не от магии, а от поцелуев Нармо. Задушить себя, ведьму! Вот прямо так, прямо здесь прекратить эти нескончаемые мучения, которые длились уже триста семьдесят лет. Впрочем, нет, мучения начались, когда ей минуло двадцать.

Именно в этом возрасте раскрывалась истинная сила камня, именно тогда все узрели, что дочь знатного древнего рода несет на себе печать магии дымчатых топазов. Издревле в Эйлисе это колдовство считалось запретным, как и во многих мирах, где на смерть и все связанное с мертвецами накладывается определенное табу. С тех пор Илэни не ведала наверняка, какому миру принадлежит: она постоянно, каждый миг, слышала едва уловимый шепот мертвецов.

Они звали из зазеркалья, из-под земли, они носились тенями по воздуху. И никто больше не догадывался, как жутко постоянно находиться в этом нескончаемом диалоге с теми, кто уже давно покинул пределы своей земной оболочки. Чародейка и сама не понимала, что слышит… Говор неупокоенных душ? Отзвуки воспоминаний, застрявшие среди нитей магии, когда кто-то умирал? Сначала она сама содрогалась от открывшейся силы, считала себя проклятой, ведь сознавала не хуже остальных запретность собственных способностей. Но дымчатые топазы звали ее, напевали свои шипящие песни, которые больше никто не слышал. И она научилась тревожить покой давно замерших под толщей земли; людей не трогала, тренировалась на древних ящерах, которые накануне безуспешно стремились пожрать янтарного льора.

«Их можно использовать и во благо! Для защиты льората», — пыталась давным-давно убедить хрупкая девушка. Илэни пренебрежительно скривилась, пеняя на свою прошлую беспечность и наивность. Может, это и привело ее в Малую Башню, ее умение сострадать и пытаться что-то решить миром.

В те времена самым сильным льором был правитель Аруга Иотил, уже немолодой, но полный сил. Он все решал на Восточном Материке, он диктовал другим свои условия. А если кто-то не соглашался, как Жемчужные льоры, их сметали с лица земли, разрушая башни. Силы иолитов хватало на многое, разве только ни единый камень не умел разбудить милосердия. Ко всем просьбам племянницы сжалиться над ней самодержавный льор остался глух навеки.

«Мама! Мама! Мама, мне страшно!» — этот крик разрывал собственные сны, как и в эту ночь, заставляя раздирать руки, царапать лицо, чтобы заглушить воспоминания и какие-то светлые чувства, что истлели под плотным покровом пепла.

— Мама… — беззвучно шевельнулись губы, и Илэни подавилась нервным кашлем, сгибаясь пополам. Нармо сонно пошевелился, но больше не реагировал, видимо, не уловил никакой опасности, не придал значения. Практичный, как рыщущий дикий пес. Никакой поддержки, никакого умения сопереживать, как и у всех них, оставшихся. Им в наследство только замерли бесконечной роскошью башни.