Сны Сципиона

— Что? — Гай не расслышал.

— У каждого должен быть шанс на прощение. — Я покачал головой. — Нет, я не поеду.

Часть 2

ПОБЕДИТЕЛЬ ГАННИБАЛА

Глава 1

КОНСУЛ

Два дня я ничего не писал: все время я проводил в беседах с Гаем, понимая, что больше мне не доведется поговорить с ним ни о чем — ни о прежних наших делах, ни о планах на будущее.

— Мне будет невозможно без тебя, — вдруг сказал Гай, когда мы, казалось, обо всем уже наговорились и умолкли. — Ты — патриций, великий полководец, победитель Ганнибала. Я же незнатен, незаметен, я всего лишь твоя тень. Ты — мой триарий. А я всего лишь гастат, вставший в первом ряду и готовый погибнуть, но не погибший, потому что в опасный час ты всегда позволяешь встать у тебя за спиной и перевести дух. Если бы я мог отдать тебе половину моей оставшейся жизни!

— К чему? Все самое великое я совершил. Нового Ганнибала нет, да мне его и не разбить. А старый — всего лишь беззубый лев.

— Так ты не знаешь?

— О чем?

— Ганнибал умер. Фламинин настиг его в Вифинии и потребовал у царя Прусия выдачи беглеца. Старик не пожелал попасться живым к нам в руки и принял яд. Его схватили, да что толку — он умер через несколько часов.

Я сидел потрясенный — Фламинин, этот мальчишка из нового поколения бойцов, дерзких и одновременно не знающих прежних времен, как будто выросших на новой почве, скудной и горячей, соленой от крови, каменистой от бесконечных потерь, говорящих иначе, иначе живущих. На первый взгляд он во всем стремился мне подражать, он даже волосы носил до плеч, как я когда-то, но был другим, не понятным мне, мутным, как вода в реке, после того, как ее вброд перешел легион.

Фламинин стал триумвиром по выводу новых поселенцев в колонию вместе с моим племянником Публием[78]. Человек необыкновенно честолюбивый и горячий (Фламинин, не Публий), жаждущий бессмертной славы и этой славой живущий. Он опоздал на Великую войну и теперь рвался биться там, куца указывал перст нового, закаленного в войне с Ганнибалом, Рима, Рима-завоевателя, которому бы подошло более всего прозвище Железный.

Будучи курульным эдилом, он устроил в честь Юпитера роскошные игры, столь роскошные, что его имя было целых десять дней у всех на устах, и вообще всегда и везде искал, чем прославиться, обожал оказывать всяческие услуги, но не по доброте сердца, а потому, что щедрость и великодушие должны были доставить ему славу.

Когда сенат, науськанный Катоном, потребовал от Карфагена выдачи Ганнибала[79], я выступил против, говорил убедительно и ярко. Но все сидели, опустив головы, — никакое красноречие не могло сломить гранитное упрямство Катона. Так что в итоге сенат направил в Карфаген посольство за добычей. Кажется, я уже писал об этом — но мне некогда пересматривать прежние записи. Я тороплюсь. Это мое последнее сражение, и я должен его выиграть у самого страшного противника — у времени.

Несколько лет назад, когда зашел разговор о Ганнибале, Фламинин принялся яростно доказывать, что мы должны разделаться с погубителем стольких римлян, любым способом привезти его в Рим и удушить в Мамертинской тюрьме в отместку за те бедствия, что он обрушил на наши головы. Вот это будет сладкая месть! Я вспомнил в тот момент мой разговор с Магоном в Новом Карфагене и его слова: «Вы, римляне, своей жадностью сами накликали на свои головы Ганнибала. Не отними вы у нас Сардинию, сенат карфагенский отдал бы вам Ганнибала в оковах». Не знаю, врал ли пленный Магон, хитрил ли, как все пунийцы, но правда, несомненно, в его словах звучала. И сказал я Фламинину только одно: «Я против».

Однако, как видно, молодой полководец не оставил своего замысла и решил разделаться с Ганнибалом лично.

Как странно — мой заклятый враг умер, а я, кажется, сожалею о его судьбе. Мы с ним говорили лишь однажды — перед битвой при Заме, во время самой битвы я видел его издалека. Но знакомы годами, как самые давние, самые неразлучные друзья следили друг за другом, и каждая весть друг о друге была для нас важна и интересна.

— Ну что ж, видишь, нет уже даже старика Ганнибала, — вздохнул я. — То есть Риму я совсем не нужен. Родина легко может без меня обойтись. И это хорошо. Кстати, как там поживает мой сын Луций? Что слышно о нем?

— Все как прежде, — отозвался Лелий. — Водит дружбу с твоим братом.

И вдруг в этой последней фразе проступила такая злость, что я вздрогнул.

— О, мой братец, он так бесцветен, что почти безобиден.