Сны Сципиона

Но вот что интересно и вызывает у меня одновременно и недоумение, и досаду — спустя десятилетие мне довелось беседовать с одним философом — он даже составлял какие-то записи и стал меня расспрашивать о войне с Ганнибалом. И вдруг в разговоре — я люблю неспешную беседу, а этот человек говорил весьма здравые и интересные вещи, — он вдруг стал чуть ли не слово в слово повторять слова Филомена из Локр, с жаром доказывая, будто бы Ганнибал хотел отдать власть в городах беднякам, непременно освободил бы всех от уплаты налогов, и на землях Италии воцарился бы золотой век. Не было бы ни богатых, ни бедных, и плодов земли хватало бы живущим в мире с избытком. Потому беднота всегда стояла за Ганнибала, а богачи — за власть Рима, и мы добровольно отказались от великого счастья, которое нес нам Пуниец.

Я выслушал его и долго молчал, прихлебывая вино.

— Тебе нечего ответить? — спросил философ.

Я улыбнулся:

— Ответ прост: богачей нельзя купить пустыми обещаниями, а бедняков — легче легкого. Рабы не прочь отворить врагу городские врата. Но кто сказал, что они получат за эту свободу?

Я говорил это, зная, что не сумею его переубедить, впрочем, как и он меня. Другое меня смутило в тот вечер — я вдруг понял, что многие годы спустя о человеке, что принес на землю Италию столько бедствий, чья армия десятилетиями жгла, убивала и насиловала на наших землях, о нем все равно почему-то будут говорить как о человеке, который нес свободу и богатство беднякам. Лишь за то, что он эту свободы и богатство пообещал, не имея ни сил, ни возможности сдержать слово. И никакие доводы не способны разбить пустую мечту, в которую уверовали тысячи.

* * *

Итак, срок нашей высадки на африканских берегах приближался. Первым делом я отправил Гая Лелия на разведку.

Гай всегда был готов идти туда, куда соваться было особенно опасно. Он ни разу не отказал мне в подобной услуге, подставляя под удары свою грудь, чтобы я смог добиться успеха. Порой я упрекал себя, что слишком рискую своим товарищем, но подходило новое испытание, и Гай снова мчался вперед на разведку.

Вот видишь, Гай, — мысленно обратился я к нему. Я ценю тебя, ценю выше всех!

Лелий со своим отрядом высадился вдали от Карфагена — в его планах не было двигаться в сторону города и уж тем более его осаждать. Он должен был первым делом подтвердить союз с Масиниссой, завладеть африканской конницей и, если получится, привести под римские знамена царя Сифака, который, несмотря на заключенный прежде договор, колебался и не спешил подтвердить наш союз. Почему — я пока не ведал.

По слухам, в Карфагене после высадки Лелия случилась паника, пунийцы спешно отправили послание Ганнибалу, умоляя, чтобы старый враг Рима начал в Италии боевые действия и заставил бы меня вернуться назад. Но мольбы мольбами, а Ганнибалу ничего серьезного сделать не удалось. Я не обращал внимания на то, что творится в Италии — тем более что консульская власть моя кончилась, и Ганнибал сделался головной болью новых командующих. Я же, оставшись в ранге проконсула, продолжал свои сборы, поскольку был наделен империем до той поры, пока не будет заключен мирный договор.

Через год [91] я высадился в Африке с подготовленной армией. Но и с этими силами я бы не смог штурмовать Карфаген. Более того, я пока не мог победить пунийцев на поле брани. А причиной тому была измена Сифака. И это положение мне предстояло исправить.

* * *

Как бы я ни старался, никогда мне не удастся написать беспристрастную историю недавних событий. Полагаю, это не по силам вообще никому. Даже если пишущий захочет быть искренен и правдив, все равно он станет оправдывать себя и тех, кто ему дорог или просто нравится. И, разумеется, он будет доказывать неправоту своих врагов. Правда, некоторым философам удается менять свое мнение на обратное с неожиданной легкостью: сегодня он сочиняет речь, ловко выводя несомненную правду Рима, назавтра по всем правилам риторики строит защиту Карфагена, и оба раза бывает поразительно убедителен.

К счастью или несчастью, я не умею так ловко менять кожу, будто змея, сбрасывающая прежнюю, под которой уже вызрела новая. Я всегда буду оправдывать Рим и отстаивать его права. Но я не хочу представлять пунийцев как страшных злодеев, выползших из Тартара, сам вид коих омерзителен, а дела так черны, что в них не найдется ни одного светлого пятна.

Карфагеняне любили свой город, они, привыкшие нанимать за деньги солдат, в час беды вышли на поле близ Замы, чтобы умереть за родные стены. И потому, Катон, я не стану сочинять обращение к сенату, требуя разрушить их город. Они умирали, чтобы их дети жили. Так пусть живут…

Глава 5

СИФАК И МАСИНИССА

Каждое утро Диодокл меня спрашивает, не стало ли мне лучше? Я киваю и говорю: да, немного.

Разумеется, я вру. На самом деле хорошо, если к прежним болям и хворям не прибавляется новая. Сегодня появилась противная ломота в спине, и она усиливается с каждым часом, перемежаясь острыми вспышками, как будто кто-то втыкает мне в поясницу раскаленные иглы.