Собачьи кости под дубом (СИ)

Имя. Оно закрепилось бы на его губах вместе с поцелуем, раз и навсегда, словно печать, словно клеймо. Оно было бы, безусловно, прекрасным. Ричард повторял бы его, каждый день по несколько раз, потому что оно вызвало бы бурю эмоций. Ярких и неподдельных эмоций. Мужчина бы раз и навсегда прекратил общение с Марго, потому что оно не имело, не имеет, и не будет иметь смысла. Он будет вдохновлен, будет делать наброски везде, где только сможет: на салфетке в кофейне, на деревянной лавочке в парке и на уголках свежих утренних газет. Солнце будет светить только для него, весь этот год, только для него одного; дождь будет с мягким шумом стучать по крыше дома только для него, метель будет мести, протяжно завывая, лед на озере хрустеть под ногами - все в этом мире будет только для него одного.

Он бы написал ее портрет, точно написал бы, по памяти. Собрал бы по осколку с каждого наброска и имя, слетевшее с его губ, пока руки сами собой пишут ее лицо, стало бы финальным штрихом. Эти милые черты лица, что въелись в память, застыли на коже вместе с пятнами краски, стали бы частью его самого. Не сотворив по новой, а воскресив, того мальчишку, который с таким воодушевлением, с такой любовью писал все, что видел, все что считал прекрасным. Он бы написал ее портрет по памяти. Он бы посчитал его шедевром, лучшей из всех своих работ.

А потом, он бы встретил ее снова. Через год, может чуть больше. И, не поверите, в книжном магазине. Девушка врезалась бы в него, чуть не сломав ему нос своей огромной башней из книг, которых она выбрала слишком много. Они бы узнали друг друга сразу.

- Я, конечно, предполагал, что ты много читаешь, но не думал что в таких количествах.

- Я их ем, - смеясь, ответила бы она ему. Удивленный, но в большей степени, скорее восхищенный, Ричард помог бы ей донести все множество книг до машины, где девушку уже ждал отец.

Маяковски уж был готов, расстроенный и ни с чем, возвращаться домой, но он бы вдруг, нашел бы в себе уверенность пригласить девушку на кофе, даже не подумав беспокоиться о том, как отреагирует её отец. И не зря, потому что отец, не сразу и с сомнительнейшим взглядом, который только может быть у человека, который полон негодования и подозрений, позволил бы своей дочери пойти вместе с Ричардом.

Они сидели бы друг напротив друга и говорили, говорили, говорили. Разговор был бы обо всем, о чем они только знают, им было бы так интересно вместе. Маяковски рассказывал бы ей о живописи, а она ему о музыке. И так продолжалось бы до тех пор, пока девушка, ненавязчиво, но с неподдельным интересом, не обратила бы внимание к цветам на салфетке, что Ричард машинально, сам на то не обращая внимания, рисовал карандашом, который, по словам его новой подруги, напоминал отрубленный и засохший палец ведьмы. Мужчина не упустил бы такой возможности, он бы предложил девушке написать ее портрет, но при одном единственном условии - она сыграет для него. И она бы, покраснев, согласилась.

И с тех пор он писал бы только ее. Она стала бы его натурщицей. Маяковски нашел бы другой путь доносить свои мысли до мира. Он бы теперь больше не показывал людям напрямую их пороки, он показывал им прекрасное, чудеснейшее из творений природы, позволяя людям, взглянуть на портреты, чтобы напомнить, что этот мир стоит того, чтобы его беречь, чтобы о нем заботиться. Ричард писал бы не со злостью, он писал бы аккуратно, бережно, обращаясь с девушкой как самой большой драгоценностью во всем мире, потому что она стала бы тем самым посредником между обществом и Ричардом. Она помогала бы ему говорить, говорить через живопись.

А она играла бы ему, поступила бы в университет, закончила бы его, но всегда, на вступительных экзаменах, на концертах, с оркестром и сольно, дома вечером и утром, она бы играла только для него.

- Где фиалки будут смотреться лучше? На ключицах или в волосах? - Спросил бы он ее однажды, убирая темные волосы с белых, как первый снег, плеч.

- Не знаю, - Улыбнулась бы девушка. А затем Маяковски заметил бы достаточно глубокую царапину на ее предплечье.

- Откуда это? - Его пальцы пробежались бы до самой шеи, проверяя остальные участки кожи на целостность.

- Я задела открытое окно, случайно, - И последующий смех был бы ему подтверждением, что она не врет.

- Пустим из нее вьюнки, по плечам... А фиалки оставим на другой раз.

И для фиалок тоже пришло бы свое время, он написал бы ее профиль, а цветы были бы в волосах, как у лесных нимф.

Он бы смог полюбить ее. Через два года - три... Но она бы стала важна еще больше, значила бы больше, чем просто душа и тело, которые вдохновляют писать. Эта девушка значила бы куда больше, чем может себе представить простой человек.

Ричард сжег бы те пять работ сам, потому что ничего кроме отвращения и стыда они ничего не вызывали. Он однажды взглянул бы на них и с ужасом осознал бы, что они выставляют его недоучкой и неумехой. Не художником, а обычной бездарностью, что требует к себе внимания.

А потом, годы спустя, его старший сын спросил бы, зачем Маяковски сжег тогда их.